Между трех кабаков, приземистых и почти вросших в землю одноэтажных деревянных зданий, имелась небольшая грязная площадка. На ней стояли в обнимку человек пять сильно пьяных оборванцев при пистолетах, и мычали какую-то песню, а из открытых дверей питейных заведений, доносились выкрики, здравицы и нестройное бренчание инструментов.
— Вы стреляли? — Кондрат подошел к питухам (пьяницам).
— Да-а-а! — выкрикнул один, пожилой дядька с припаленной бородой.
— А знаете, что в пределах городка стрельба под запретом?
— Мы, победу одержали! Нам все можно! — с вызовом, выставив вперед ногу, и оправив свой рваный и покрытый комками грязи кафтан, сказал второй, молодой парень, лицо которого было помечено множеством мелких оспин. На секунду он замолчал, посмотрел на отца исподлобья, бросил взгляд на казаков, окруживших его по кругу и, указав на войскового атамана, истошно закричал: — Ка-за-ки! Братья! Гуляем! А кто не с нами, тот царский подсыл, как этот! Руби его!
Кондрат усмехнулся и кивнул на пьяниц:
— В холодную их, пусть протрезвеют!
Оборванцев тут же разоружили, связали и отвели к войсковой избе, где находился поруб (тюрьма), а войсковой атаман и около десятка его ближних людей, вошли в ближайшее заведение.
Покосившаяся дверь висит на одной петле, а внутри полутемного помещения, гай-гуй полным ходом. Пара музыкантов наяривает плясовую. Перед входом, на земляном полу, в клубке несколько человек дерутся, а за столами вдоль закопченной стены около сорока человек пьют и разговаривают. И все это дополняется запахами сивухи, перегара, мочи, блевотины, табака, грязных потных тел и прогорклого масла. В общем, нормальный для этого времени кабак.
На атаманов никто не обратил никакого внимания, видать, давно здесь пили. Отец посмотрел на этот бардак, нахмурился и вышел на свежий воздух. Здесь помимо пятерых уже скрученных питухов, вязали еще с десяток буйных алконавтов.
Все в порядке, никого не убивают, и врагов не наблюдается, так что, оставив на площадке караул в полтора десятка вооруженных казаков, Булавин вернулся в войсковую избу, и вызвал к себе полковника Лоскута. При этой беседе я не присутствовал, разговор шел один на один, а вот концовку застал. Пришел сообщить, что прибыл посланец от Скоропадского, да так и остался.
— Надо что-то делать с гультьями дядька Иван, — сказал отец.
— Надо, — согласился полковник Лоскут.
— Сколько их?
— По всему Войску тысяч десять, а может быть, что и больше. Учета нет, нам на это пока сил не хватает, только недавно власть взяли. В основном буяны в Раздорской собираются, но как ты сегодня видел, и у нас появились. Люди приходят за волей, но вот беда, каждый понимает ее по-своему. Приказа не впускать их в Черкасск не было, да и питейные заведения работают в общем порядке.
— Все кабаки надо закрыть. Не нужен нам такой рассадник грязи.
— Закрыть не проблема, хоть сегодня все по бревнышкам раскатаем. Но крику будет много, ведь они донской старшине доход приносят, а гультяям питье требуется.
— К черту их всех! — Кондрат ударил по столу кулаком. — Готовь людей, полковник. Завтра все эти гнездовья поганые на запор и выясни, кому и какие питейные заведения принадлежат.
— Понял. А что с самими гультяями делать?
— Я решу.
— Хорошо, — кивнул седой полковник и вышел из комнаты.
Отец проводил его взглядом. Затем посмотрел на меня и спросил:
— Что случилось, Никифор?
— Гонец от полковника Скоропадского.
— Давай его сюда.
Я выглянул в коридор и позвал средних лет справного реестрового казака, который прискакал из расположения Второй армии.
Посланец вошел и отдал Булавину запечатанный пакет. Войсковой атаман вскрыл его, прочитал, улыбнулся и, посмотрев на украинца, спросил:
— На словах ничего?
— Только то, что и в письме, — ответил тот. — Таганрог обложили, форсировали Дон и на подходах к Азову разбили отряд полковника конной службы Васильева. Взяли три полевых орудия и почти шестьсот пленных. И у нас и у противника убитых почти нет. Сам Васильев, с десятком казаков удрал в Азов. Полковник Скоропадский спрашивает, что делать с пленными?
— Передай полковнику, что от лица всего Войска Донского я поздравляю его с победой, и скажи, что пленные нужны в Черкасске.
— Письмо будет?
— Да, — отец кивнул мне. — Никифор, пиши.
Снова работа. Под диктовку отца написал письмо. Оно было запечатано в конверт под войсковой печатью, и реестровый казак отбыл к Азову. Затем, написание новых посланий, в основном, к атаманам тех станиц, где скопилось наибольшее число пришлых, которые стянулись на Дон погулять, а не воевать.