Если кратко, то именно так происходит заговор на кого-то или на что-то. И прежде чем я усвоил все это так, как надо, не смотря на всю простоту этой методы, времени прошло немало. Мне приходилось раз за разом повторять одно и тоже, и переделать не один десяток «простонародных» заговоров, в которых человек обозначен как раб. Ну, ничего, появился какой-то опыт, я смог самостоятельно составлять несложные заговоры, и сегодня у меня что-то вроде экзамена. Мной был составлен лечебный вариант наговора, и теперь предстоит вылечить свалившуюся в лихорадке девчушку лет десяти, дочь бывшего фроловского батрака Семена Макеева, который следил за его хозяйством.
— Ну что, готов? — спросил меня Лоскут.
— Да, Троян, — ответил я.
— Если не уверен, откажись.
— Принцип Гиппократа: «Не навреди»?
— Не знаю, кто такой Гиппократ, но смысл верный. Повторяю вопрос, ты уверен в себе?
— Уверен.
— Тогда идем.
Дом Фролова, как и отцовский, имел два этажа. Правда, был не каменным, а деревянным. Мы с полковником спустились вниз, и зашли в небольшую, но теплую комнату с открытым круглым очагом-жаровней, и развешанными по углам пучками полыни. Здесь уже все было приготовлено к проведению обряда.
У стены находилась, покрытая медвежьей шкурой, широкая лавка, а на ней, лежало худенькое тельце истощенной девчушки, кожа которой в открытых местах, руках и ногах, отдавала мертвенной бледностью, а щеки, наоборот, горели болезненным алым румянцем. Рядом стояла мать ребенка, Оксана Макеева, сама природная казачка из верховских, и именно она обратилась к Лоскуту за помощью. Полковник не отказал, но сам заниматься излечением ее дочери не стал, а перекинул это дело на меня.
Оксана, дородная светловолосая баба лет тридцати в простом сером жакете, с тревогой посмотрела на Лоскута и спросила:
— Дядька Иван, что скажешь?
— Вылечим твою кровиночку, не переживай. Как дочку зовут?
— Дарья. Даша.
— Доброе имя, нашенское. Крестик сняла?
— Конечно.
— Выйди, когда закончим, позовем.
Женщина бросила взгляд на девочку, которая находилась в бреду и выскочила наружу, Лоскут прикрыл дверь на внутренний запор и кивнул на пациентку:
— Начинай!
Я подошел к лавке, встал рядом, удостоверился в том, что больная лежит головой на восток, посмотрел в окно и прошептал:
— Благословите Боги!
После этого, глубоко вдохнул, и задержал дыхание на пятнадцать секунд. Выдох! Вдох! Пятнадцать секунд. Выдох! Вдох! Пятнадцать секунд. Сердце сбавило свой ритм, а на душе стало спокойней. Можно начинать. Я положил свои ладони на горячие щеки девочки и медленным напевным речитативом, начал:
«Ложился спать я, внук Сварожий Лют, в темную вечернюю зорю, темным-темно. Вставал я, внук Сварожий Лют, в красную утреннюю зорю, светлым-светло. Умывался свежей водой, утирался белым платком. Пошел из дверей в двери, из ворот в ворота, и шел путем-дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров. От Окиан-моря, глядя на восток, увидел красное солнышко. А под светом его ясным в чистом поле разглядел семибашенный дом, в котором сидит красная девица на золотом стуле. Она сидит уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Вошел я, внук Сварожий Лют, в семибашенный дом, и стал смирным-смирнехонек, головой поклонился, сердцем покорился и заговорил:
К тебе я пришел, красная девица, с просьбой о внучке Сварожьей Дарье. Навалились на нее двенадцать девиц простоволосых и простоопоясанных, именем студеницы, трясуницы, водяницы и сестры их прочие лихоманки. Рвут и ломят они тело внучки Сварожьей Дарьи. Так возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички, встань со стула золотого и скажи свое слово, дабы отвалились от Дарьи лихоманки, и никогда более не появлялись.
И вставала девица красная и говорила она свое слово заветное. Летит птица за моря и бежит зверь за леса, и так бы черные немочи — лихоманки бежали в свою мать тартарары, во тьму кромешную, а бежали бы назад не воротясь, а внучка Сварожья Дарья была бы жива и здорова. А если вы, черные немочи — лихоманки, моим речам не покоритесь, то будет вам горе великое, а Дарья будет жива и здорова.