Подойдя к Алексею, Ромодановский поприветствовал его:
— Здравствуй, Алешка.
— Здравствуй Федор Юрьевич, — ответил царевич и спросил: — Ты здесь по делам или меня искал?
— По делам, но и тебя увидеть хотел. От Петра Алексеевича письмо пришло.
— И что пишет батюшка?
— Воюет со шведами и мелкие пограничные сражения ведет, Смоленск укрепляет и на всех дорогах засеки строит…
— А что относительно меня?
— Недоволен тобой царь-батюшка.
— Как же так, Федор Юрьевич, ведь я все по его слову делаю?
Князь посмотрел на царевича, криво усмехнулся и сказал:
— Делать-то, ты делаешь, Алешка, да только не радеешь о сих делах, и равнодушен к ним, а от этого и не выходит у тебя ничего. Петр Алексеевич приказал Москву спешно укреплять, а ты, что творишь?
— Делаю все, что только возможно. Старые укрепления подновляю, по стройкам езжу и слежу, чтобы чиновники не воровали. И не моя вина, что все выходит не так, как надо. Помимо меня укреплениями еще десять разных чинов занимается, и никто из них мне не подчиняется. Я требую исполнения царского указа, а мне в лицо смеются, и за дурачка держат.
— Верно, нет единой руки, которая бы за все отвечала и это упущение, но и ты хорош. Крестьян жалеешь, рабочий день для них сократил, а помимо этого от важного труда их отрываешь и отправляешь церкви паленые восстанавливать.
— Моя вина, — согласился Алексей, — но не могу я оставаться в спокойствии, пока храмы в запустении стоят. Опять же с остальными поручениями справляюсь.
— Нет, и там у тебя успеха не имеется. Чернь к тебе равнодушна.
— Но я ведь слышал, как мне славу на улицах выкрикивали…
— Это мои люди кричали, а простой люд не видит тебя следующим царем, и то, что ты их бережешь, да на церкви все свои деньги жертвуешь, никого особо не волнует.
— Ну, а рекруты, князь!? Батюшка приказал выслать к нему в армию три тысячи крепких мужиков в солдаты, и я все сделал в срок. Здесь-то меня за что ругать?
— Из твоих рекрутов, царевич, только тысяча триста человек до войска добрались, да и те, половина больны и в строй не гожи.
— Но как же так?
— А вот так. Четыреста рекрутов бежало, тысяча заболели и в деревнях остались, а больше трехсот перемерли. Ясно, что опять не ты один в этом виноват. Кроме тебя еще интенданты были, которые обувь, одежду и продовольствие воровали, и офицеры неопытные, и весна сырая, и поспешность движения к границе, вот и получаются такие потери. Однако рекрутский набор был поручен тебе, и потому, спрос с тебя.
— И что мне теперь делать? Как перед батюшкой оправдаться?
— Слушай меня, и бог даст, все выправим, тем более что Петр Алексеевич желает, чтобы ты стал крестным отцом его полюбовницы Катьки.
— Да, чтобы я стал крестным этой солдатской подстилки!? Нет! Не бывать этому!
Ромодановский снова усмехнулся, в глазах его мелькнула злоба и, он с силой перетянул царевича по спине своей тростью. Удар ожег Алексея, он охнул, и чуть было не расплакался, однако сдержался, а князь-кесарь прошипел:
— Замолчь, Алешка, и никогда так больше не говори. Мне Катька тоже не нравится, но может так статься, что она следующей царицей станет, и я Петру Алексеевичу ничего против этого не скажу, ибо верен ему аки пес, и ты должен быть таким же. Ты понял меня!?
— Да, Федор Юрьевич, я все понял.
— Вот и ладно, — Ромодановский повернулся к царевичу спиной и бросил: — Сегодня у тебя выезд будет, проедешься по Москве и храмам, будешь народу деньги раскидывать и говорить, как ты за русский люд радеешь. В словах своих не переборщи, ругай Кондрашку Булавина, говори, что Воронеж отбит, а вскоре и шведов разобьем. Про Мазепу и волжские города молчи.
— Ясно, — поводя битыми плечами, ответил Алексей, и уже в спину Ромодановского спросил: — Федор Юрьевич, а что с зятем твоим и моим дядей, Абрамом Федоровичем Лопухиным?
На мгновение князь замер на месте, и Алексей подумал, что тот сейчас вернется и продолжит учить его уму-разуму с помощью трости, но Ромодановский только вздрогнул всем телом и, не поворачиваясь, ответил:
— Признан изменником и казнен. И мой тебе совет, Алешка, не вспоминай о нем более.