башмаками, направился к выходу.
«Nobody gonna take my car»– зазвучала мне вдогонку моя любимая
композиция…
Не успели «Wesoły chłopców» поставить финальный аккорд, как я уже
бросился к сцене. За мной рванулась толпа таких же, как и я, волосатиков. Как
сообщило потом об этом инциденте «Радио Независимость»: «Они походили
на табун колхозных лошадей рванувшихся к свободе прерий» На сцене
началось братание музыкантов и слушателей. Кто-то крикнул:
– За вашу и нашу свободу!
– Садись, – сказал мне участковый, – ну, что нагреб ты себе двести шестую
статью.
Участковый сделал паузу:
– Но я сегодня добрый, у меня, понимаешь ты, внук родился. Володей
назвали, в честь сам знаешь кого.
– Высоцкого что – ли?
– Ты мне эти шутки брось, а то я тебя в асфальт закатаю, и будешь ты у
меня дорогой в светлое будущее! Говорят тебе Володя.
Участковый достал из стола бутылку водки. Наполнил граненую рюмку:
– Поэтому тебе… от меня подарок.
– Подарок волхва.
– Какого волхва?
– Того, что к младенцу Иисусу приходил.
– Никаких Иисусов не было – это все бабкины сказки.
– Согласен, – заправляя волосы в рубашку, сказал я, – но легенда такая
есть.
– Хватит мне тут шутковать, – оборвал меня участковый, – а то я вместо
подарка в лоскуты тебя порву и плакат «Да здравствует КПСС» сделаю.
– Да не шучу я, – возразил я, – просто у вас фамилия такая… Волхвов.
Участковый снял фуражку, поскреб потный лоб:
– Проехали мою фамилию, а ты выбирай. Первое. Пятнадцать суток.
Второе. Карнаю твои патлы!
Ни секунды не мешкая, я воскликнул:
– Пятнадцать суток!
– Ну, сутки… так сутки.
Волхвов взял в руки шариковую ручку.
В это время в кабинет влетел, точно карающий грешников ангел, дядя
Жорж.
Участковый вскочил со стула и принял стойку «смирно»
– Что с этим!? – спросил дядя Жорж.
– Оформляем на пятнадцать суток!
– Неправильно мыслите, товарищ Волхвов. Пятнадцать суток, тьфу, и
прошли, а волосы вырастить– годы нужны. Может, он за эти годы-то у нас и
поумнеет.
Трое крепких дружинников заломали мне руки и нагнули голову. В руках
дядя Жоржа, точно нож гильотины, свервнули ножницы. Чик– чик и пряди моих
волос упали на грязный линолеум волхвовского кабинета. Они показались мне
рухнувшей в Гудзон статуи Свободы. Нечто подобное мне привелось испытать
через много лет, когда я смотрел на падающие башни World Trade Centre.
– Я тебя убью!
– Руки коротки, как впрочем, и волос,– дядя Жорж зловеще рассмеялся.
Вскоре после этого печального события я встретил в пивном баре
уголовного авторитета Бонда.
– Вижу, обкарнали менты твои патлы, но ты по ним не плачь Ты, братан, о
кумполе думай!
Через несколько лет вспомнив это поучение, я стал в очередь в ОВИР.
– Он выбрал колбасу, – ответил на вопрос моей знакомой «куда он делся?»
мой сосед…
Сегодня дядя Жорж живет по соседству со мной, когда я прихожу к нему в
гости, то он поправляет свои длинные седые волосы и начинает меня учить,
требуя уважения к себе.
– Дядя Жорж, а почему вы не пострижете ваши волосы? – спрашиваю я в
короткую паузу дядюшкиного молчания.
– А мне еще охота пожить!
Я интересуюсь, почесывая свою лысину:
– При чем же тут волосы?
– При том…. Типа, как у Самсона. В волосах. Знаешь – нет? Это раз.
Второе, не перебивай, а слушай, что тебе говорят старшие.
И я слушаю, ибо из близких мне людей у меня остался только он – дядя
Жорж.
Или я
Скорый поезд «Стрела Востока» вез Илью Владимировича к новому
месту работы.
– Ту-тух-ту-тух! Главврачом!
– Та-тах-та-тах! В крупный психо-наркологический диспансер – выстукивали
колеса.
Почти сутки за вагонным окном тянулась унылая степь, но, как только
пересекли необыкновенно длинный железнодорожный мост, ландшафт резко
изменился. Вдоль насыпи замелькали лесопосадки, небольшие рощицы, Когда
же въехали в границы области, в которой Илья Владимирович должен был
отныне жить, пошли настоящие леса. Мелькали голубые блюдца озер и
зеленоватые ленты рек.
– Какие места, Лара! Какие места! – восклицал Илья Владимирович, обращаясь
к жене.
– Глухомань, а не места! Подмосковье намного лучше! – отвернувшись от окна, недовольно ответила жена. Хорошенькая дамочка ближе к сорока.
– Думаю, ты не права, – защищался Илья Владимирович. – Ты еще скажи, что и
Москва хуже той «trou perdu», куда мы едем?!
– Илюша, тебе же почти сорок лет. Люди уже в таком возрасте в министерствах
работают, а ты все по медвежьим углам шатаешься.