Среди экзотических птиц – рубиновых колибри, лимонных канареек, сапфировых ара – среди всей этой россыпи нектарниц-эльфов, вымпеловых козодоев и бронзовых ворон Крокус напоминал булыжник в витрине ювелирной лавки.
Фласк критически оглядел получившуюся композицию.
– Нет, – сказал он с сожалением. – Не пойдет. Твоя идея никуда не годится.
Планкет не поверил ушам.
– Это была твоя идея!
Фласк поморщился.
– Давай не будем придираться. Мы сейчас в одной лодке, и выбираться нам нужно вместе.
Планкет остро пожалел, что не купил билет на какое-нибудь другое судно. Даже на бирманскую джонку, в конце концов! В затылке тупо пульсировала боль – словно там застрял стальной штырь, на который подвешивают чучело. Представилось вдруг: посетители входят завтра в музей и видят механика – зубы оскалены, в круглых очках застыла грусть, табличка «Infortunatus Vulgaris». Тоже выход. Осталось научиться вставать на задние лапы и рычать.
– Ты действительно думал, что найдется идиот, который примет Крокуса за дронта? – спросил Планкет. – Или за колибри?
Демонстрации ради он помахал руками – точно крылышками. Получилось не сильно, но похоже.
– При некотором воображении... – Фласк замолчал, глядя на Планкета с сочувствием. Затем лицо его просветлело, – У меня великолепная идея!
- Опять?
К сожалению, самому механику ничего в голову не приходило. Мысли вертелись исключительно вокруг синих молний. Как? Каким образом вопль Фласка... Акустический резонанс? Структура костей пористая, а значит...
– По-настоящему гениальная, – сказал Фласк с апломбом. – Поверь мне, дружище.
Планкет счел за лучшее промолчать, по опыту зная, куда обычно приводят «гениальные» идеи компаньона. Они волоком протащили негра в соседний зал, оставляя за собой широкий след, как от гигантского гипсового слизня. Наконец, Планкет увидел, куда они так стремятся.
– О, нет, – сказал он.
– О, да, друг мой. Или у вас есть другое предложение?
Это был этнографический зал, заставленный восковыми фигурами – маленькие сценки из жизни разнообразных народов. Привлекшая внимание Фласка экспозиция называлась «Аборигены Магаваленских островов (трапеза каннибалов)».
Скульптор не поскупился на леденящие кровь подробности. Дикарей было не меньше десятка – полуголые, с черепами на поясах, с физиономиями зверскими, как у подвыпивших китобоев; с копьями и каменными ножами; тела ужасающе раскрашены. Они сгрудились вокруг огромного котла, откуда воздета была в последней муке рука (белая). Дикарский колдун, по всей видимости, исполнял обязанности повара.
Компаньоны затащили Крокуса в центр, опрокинув по пути ограждение. Столбик упал с отчетливым металлическим стуком. Они замерли, пережидая гулкое эхо.
– Сюда, – сказал Фласк сдавленно. На этот раз Планкет даже не подумал спорить.
Как ни странно, идея певца оказалась вполне удачной. По крайней мере, заметить мертвого убийцу среди полуголых каннибалов будет не так-то просто. Экспозиция даже стала выглядеть... более законченной, что ли?
Планкет ощутил прилив странной гордости. Они это сделали! Спрятали труп, как самые настоящие злодеи из самой настоящей банды «Скрюченная рука».
Планкет обожал этот синема-сериал, хотя в жизни бы в этом не признался. Ему нравился даже горбун с железными руками – гений преступлений, не чета Крокусу и господину Шульцу. Но на первом месте всегда стояла Перл Уизли, Жемчужина Уизли…
При мысли о ней у Планкета пересохло во рту. Дерзкая, смешная, очаровательная – она окрыляла. Лучшая девушка в мире. В субботу в синема обещана новая серия: Планкет уже видел плакат с надписью: «НОВЫЕ! УЖАСНЫЕ! ПРИКЛЮЧЕНИЯ!!!».
– НОРМАН!
– Что? – Планкет очнулся, затряс рукой. – Ох! Зачем щипаться-то?
– Извини, – сказал Фласк безмятежно. – Но у тебя был такой мечтательный вид – словно ты по уши втрескался. Или побывал в опиумной курильне. Даже не знаю, что хуже, друг мой. Поверь знающему человеку: твое лицо совершенно не предназначено для передачи романтического чувства.
Планкет сдержался, только мрачно сверкнули стекла очков.
В натянутом молчании компаньоны вернулись в зоологический зал. Который по справедливости, - подумал Планкет, - стоило бы назвать залом «безголового скелета». Спрятав руки в карманы, он с тоской посмотрел на осколки гипса. Наверное, так смотрит приговоренный к повешению на деревянный брус, заготовленный для постройки эшафота.
– Нас убьют, – подвел он мрачный итог.
– Кто?
– Сначала – директор музея. Потом все ученые по очереди. Потом – посетители, что завтра придут полюбоваться на кита, убитого Канцлером. После дело дойдет до тайной полиции, а уж там обязательно отыщут в этом политическую подоплеку. Затем…
– Хватит, хватит, – замахал руками Фласк. – Не стоит паниковать, друг мой. Всего-то и делов – склеить пару кусков гипса да повесить на место.
– Ха! – сказал Планкет и, на случай если компаньон не понял, повторил. – Ха-ха! Интересно, что ты собрался склеивать, если половина разбилась в пыль?
– Значит, найдем другой череп, и дело с концом, – сказал Фласк. – Из самого безвыходного положения есть выход!
Глава VII. Что делать с черепом
Этого механик не вынес. Он бросился к инструментам и принялся лихорадочно скидывать их в саквояж. Без разбора, в общую кучу; в прошлом одна мысль о подобном беспорядке привела бы его в ужас.
– Ты – как хочешь, а я уезжаю! – крикнул он в ответ на вопрос в глазах компаньона.
– Ээ… Куда это вы собрались, друг мой?
– В Мексику! – отрезал Планкет.
Так, не забыть масленку и книгу… За океаном все пригодится. А если ему придется сменить профессию? Гибкий Шульц вполне может направить по следам неудачливого таксидермиста своих «мальчиков». Да и директор музея отставать не будет, не говоря уже о… У Планкета перехватило горло.
– В Мексику? – удивился певец. – Что ты собираешься делать в Мексике?
– Жить! – Планкет развернулся и ткнул компаньона пальцем в грудь. Фласк охнул. – Я хочу жить, понимаешь ты – толстый, бездарный, самовлюбленный...
Механик прикусил язык, но было уже поздно. Фласк отступил на полшага. Лицо его наливалось краской, ноздри широко раздувались, левый глаз задергался… Начал он вполголоса, но к концу фразы сорвался на крик:
– Ну, скажи, что ты сейчас собирался сказать! Молчишь?! А я и так знаю, что ты собирался сказать!
– Ничего, – отрекся Планкет.
– Поздно! Мысль не изреченная, но оставшаяся на языке, потом ужалит, подобно гадюке, затаившейся в дебрях джунглей!
– Но я молчу…
– И это поздно! – певец драматически воздел руки. – О, боги, вы создали мир неправильно! За что я должен терпеть все это?
– Я молч...
– Раньше надо было молчать! – взревел Фласк.
Планкет втянул голову в плечи. Он почему-то сразу тушевался, когда на него повышали голос. Должно быть, это из-за неправильного питания, думал механик. Если не хватило в детстве кальция – кости вырастут тонкие и хрупкие. Интересно, а что не докладывали ему, раз теперь в моральном позвоночнике отсутствует необходимая жесткость?
– Интересно, что подумает господин Шульц, когда узнает о пропаже Крокуса? – сказал Планкет, чтобы сбить компаньона с волны. Разглагольствовать о том, как его недооценивают, Фласк мог часами.
– Я бы на его месте не стал ломать голову, а просто убил, – буркнул певец. – Камень на шею и в залив.
Планкет вздрогнул – он терпеть не мог холодную воду. Механик попытался поправить очки, но нечаянно сбил их – руки дрожали.
– Ну вот, – сказал он печально. Фласк озадаченно почесал бороду.
– Эй! Ты что, плачешь?
– Нет, – сказал Планкет, поднимая голову. – Стекло треснуло.
Певец пригляделся – и правда. Через левое стекло сбегала неровная трещина – будто плачущий водопад.