Хрусь, хрусь, хрусь.
Что это за хрень?
— Я бы на твоем месте не оборачивался, — сказал он.
Интересно. Он не хотел, чтобы я видела его лицо. Если он планировал убить меня, какая ему разница? В этом есть смысл, если только он не хочет, чтобы я потом его узнала.
Я повернулась. Мир стал размытым и мутным, но я повернулась. Возможно, я совсем рехнулась, но я хотела увидеть его лицо. Мне хотелось запомнить мельчайшие детали, чтобы я смогла прибить ублюдка, если до этого дойдет. Ну, а если он убьет меня, то так тому и быть. По крайней мере, мы будем на равных.
Я увидела твое лицо: бах, бах.
Лучше, чем я-не-имею-ни-малейшего-понятия-что-я-сделала-чтобы-заслужить-это: бах, бах.
Он не отреагировал на мое неповиновение, никак не ответил. Он просто сидел, запустив пальцы внутрь бумажного кулька, который держал в руках, и бросал что-то в рот.
Хрусь, хрусь, хрусь.
Его глаза были скрыты кепкой, но я знала, что он наблюдает. Я вздрогнула, понимая, что он использует это время, чтобы определить меру моего наказания, взвесить его, как взвешивает свою еду, прежде чем отправить ее в рот.
Я не знала, что меня ожидает. Я знала, что ненавижу его, но теперь я ненавидела его еще больше. Мысленно я представляла совершенно другого человека, кого-то настолько же уродливого снаружи, насколько он уродлив внутри. Такое имело бы для меня смысл. Не это. Не кто-то, настолько обычный, что можно было пройти мимо на улице и никогда не узнать, что рядом с тобой прошло чистое зло.
Дамиан был младше, чем я предполагала, и старше меня. Не свирепый и закаленный бандит, которого я ожидала увидеть. Он оказался средней комплекции и роста, и был сильным как дьявол. Я знала это, потому что пинала, била и сражалась с ним, словно дикая кошка. И каждый миллиметр его тела был холодным и твердым, как сталь. Возможно, это его работа: похищение, имитация казни и контрабанда девушек заграницу.
Он подцепил ногой стул и притянул его к себе. Глянцевая, дизайнерская обувь исчезла. Он был обут в обычнее уродливые лодочные туфли, уродливое трико и обычную уродливую футболку. Его губы изогнулись в усмешке, словно он был в курсе моей пренебрежительной оценки и наслаждался этим. Этот ублюдок упивался этим.
Он оторвал кусочек хлеба, погрузил его в рагу, позволяя подливе впитаться в коричневую корочку, и впился в нее зубами. Затем он откинулся на стул, медленно пережевывая, пока я смотрела. Это был дрожжевой хлеб. Я могла учуять его запах. Я почти ощутила вкус хрустящей корочки хлеба и мякоти, тающей во рту. Пар, поднимающийся от рагу, заполнил мой желудок обещанием вкуса морковки, лука и кусочков мягкого нежного мяса ― но это обещание Дамиан не исполнит. Я знала это теперь. Я знала, что это мое наказание за то, что я обернулась, когда он сказал мне не оборачиваться. Я знала, что он заставит меня наблюдать, как он расправляется до последнего кусочка с едой, которая предназначалась мне.
Веселье было в том, что он даже не хотел есть. Он выглядел так, словно уже настолько сыт, что должен запихивать каждый гребаный кусок в свой рот, пока мой живот требовал пищи. От бешеного, грызущего чувства голода у меня закружилась голова. Мои губы сжимались каждый раз, когда он макал хлеб в рагу, подбирая кусочки тушеных овощей и соуса. Я наблюдала за тем, как он доедает, не в силах отвести взгляда, словно голодная собака, готовая в любой момент наброситься на такой желанный кусочек, но в тарелке ничего не осталось. Дамиан вытер все аппетитные остатки еды последним куском хлеба. Затем он поднялся и открыл бутылку воды, держа ее надо мной.
О, Господи. Да. Да.
Я протянула руки, когда он начал лить воду. Мои сухие, потрескавшиеся губы ждали эту первую спасительную каплю воды.
И вода пришла. Пришла. Но Дамиан держал рукой бутылку так, что вода проходила сквозь испачканные едой пальцы, прежде чем попасть ко мне. У меня был выбор. Принять его условия или оставаться без воды.
Я закрыла глаза и пила. Я пила, потому что не могла остановиться, даже если бы захотела. Я пила, потому что была изголодавшимся запуганным животным. Но больше всего я пила, потому что какая-то глупая, иррациональная часть меня, та, что пела глупые, иррациональные колыбельные, все еще лелеяла надежду. Я пила, пока вода не вытекла почти полностью. И когда Дамиан отбросил пустую пластиковую бутылку через помещение, я проводила ее взглядом, наблюдая, как она катится по полу, надеясь, что он отдаст ее для того, чтобы я могла засунуть внутрь язык и достать несколько последних капель.