Дожидаясь здесь открытия дверей, Девлин испытывала труднообъяснимое чувство сродни тревоге и возбуждению. Это чувство каким-то образом связано с нарушением правил, с выполнением действий, которые она не собиралась делать, в месте, где она не собиралась находиться. Возбуждение это своими истоками уходило в запретное и происходило, таким образом, из чувства вины и страха. Сама тюрьма была монументом вины и страха и обуславливала эти чувства подобно тому, как готический собор благоговение. Но для Девлин этим все не ограничивалось: во-первых, исправительные учреждения всегда вызывали в ее памяти призрак ее отца, Майкла Девлина; во-вторых, там, в тюрьме, находился Рей Клейн.
Отец Девлин, отдалившись сейчас от дел и постоянно проживая на маленьком ранчо неподалеку от Санта-Фе, в свое время был управляющим федеральной тюрьмы в Нью-Мексико, и его дочь, образно говоря, выросла под сенью заведения, подобного тому, где сейчас находилась. Девлин-старший был убежденным демократом, категорическим сторонником отмены смертной казни и человеком, предельно уставшим от неспособности Великого Общества удержать себя от сползания в антагонизм и хаос. Ко времени его отставки Пенитенциарное Бюро официально отказалось от проведения политики реабилитации и исправления, и количество рецидивистов подскочило до девяносто двух процентов. Вину за эту неудачу Майкл Девлин возлагал и на себя. Отцом он считался либеральным, хотя на самом деле был эгоистичным и требовательным; он не удостоил своих детей похвалы ни за одно из их достижений. Во всяком случае, если он и гордился Джульеттой, то успешно это скрывал. Вдобавок ко всему он как ирландский католик питал страстную любовь к Джеймисоновскому виски. Но, выпив, он не буянил и никогда не поднимал на домочадцев руку, поэтому для Джульетты не имело большого значения, что он порой бывал и свинтусом и лицемером. Она все равно любила его.
Временами она спрашивала себя, не связано ли ее появление в „Зеленой Речке“ с желанием что-то доказать отцу, но оказалось, что это не так. Эдак можно всю жизнь продоказывать, а отец все равно останется в полной уверенности, что она ненормальная. Правда, возможно, налицо попытка наказать отца. Майкл Девлин никогда не рассказывал дочери о тюрьме, и постепенно в ее представлении она приобрела загадочность и очарование заколдованного сказочного леса. Здесь тоже можно докопаться до истины, преодолевая при этом страшные опасности. Отец предполагал, что дочура станет изучать предменструальные неврозы, или депрессии матерей-одиночек, или еще какую-нибудь ерунду, подобно многим из ее друзей-психологов, искренне недоумевавших, чего ради ей тратить время среди насильников и убийц. Ее занятия были своего рода большим кукишем всему свету. Да кто они такие, чтобы в ней разочаровываться? Ладно, как бы то ни было, сейчас Девлин здесь и под едким светом флуоресцентных ламп ждет позволения войти в темный лес под названием „Зеленая Речка“.
Девлин — она предпочитала такое обращение, а не по имени — изучала медицину и психологию в Тьюлейне. Коэффициент ее интеллекта был достаточно высок, чтобы ПРИНЯТЬ ДОСТАТОЧНО ТАБЛЕТОК, ЧТОБЫ ЗАПОЛНИТЬ СУПЕРДОМ и затрахать насмерть пеструю коллекцию плейбоев и сорвиголов из Крещент-Сити, не завалив при этом ни одного экзамена. В Нью-Орлеане же обнаружилась азартность ее натуры и склонность к этому. Ординатура в психиатрической клинике слегка охладила ее, но разумная карьера — если под этим понимать что-то спокойное и денежное типа психотерапии — ее особо не прельщала. Здорово раздражало ее и то, что парням, точно как в кино, достаются самые интересные роли, вроде перегона автоцистерны нитроглицерина через горный перевал, охраняемый врагами, в то время как девушкам остается только ныть на обочине. И когда тюремная психиатрия заявила о себе как самая крутая область психологии, Девлин поспешила забить себе местечко. Интеллектуальный уровень коллег, по ее мнению, был прискорбно низок, а ее исследования в „Зеленой Речке“ прецедентов не имели и удостоились похвалы нескольких весьма известных специалистов в этой области. Девлин чувствовала, что попала в точку.