Жюль быстро устроился в Париже. Осмотрев особняк на Рю Ришелье, он остался доволен, тут же уплатил задаток и договорился об аренде, чтобы можно было въехать в этот дом, пока шла продажа старого особняка Шерси. Он пробыл на Рю Жакоб ровно столько, чтобы возобновить хорошие отношения с Онориной, встретиться с кругом ее друзей и убедиться, что, хотя его юная подопечная все еще всей душой недолюбливала его, она была слишком исполнена достоинства, чтобы спорить с ним в присутствии гостей.
В Париже у него было много дел, но, набравшись сил в Мирандоле, Жюль энергично принялся за них. Он проводил много времени вместе с Сайласом Дином и узнал, чего тому удалось добиться, а чего нет. Серьезно беспокоила его подготовка и качество рекрутов, которых Дин считал возможным отправить в Соединенные Штаты. Из того, что о них говорили некоторые «специалисты», совсем недавно прикомандированные к Вашингтону, Жюль заподозрил, что они обладают даже более скудными знаниями военного дела, чем такие страстные молодые люди, как Луни и Куаньи, толпившиеся вокруг Лафайета. Он продолжал переписываться с маркизом, который уехал в Мец, и посетил кабаре «Лесная шпага», где заговорщики любили обсуждать свои планы. Здесь он встретился с бароном де Калбом, который как зрелый «американец» завидовал, что остальные с уважением слушают рассказы Жюля о войне. Хорошо подумав, он решил, что будет разумнее дать возможность Калбу побряцать оружием. Жюль предпочитал иметь дело с парижанами, которые лучше знали, что в самом деле происходит с французскими и испанскими секретными фондами и на задворках версальской дипломатии. После того, что удалось выяснить, ему еще больше не терпелось увидеть Бенджамина Франклина, приезд которого ожидался накануне Рождества.
Он часто посещал политический и интеллектуальный салон маркизы дю Дефан и обнаружил, что его приглашают во все дома, которые ему хотелось бы посетить. Он сопровождал Онорину де Шерси на французские оперы в Пале-Рояль, но не смог уговорить ее отправиться с ним в Итальянский театр. Однажды вечером он пошел туда один и поймал себя на мысли о том, не лучше ли было подольше посидеть в Мирандоле.
Это случилось после самого очаровательного спектакля, на каком ему доводилось бывать. Таланты итальянской дивы Джины Фарруччи широко рекламировались до ее приезда в Париж, и она как раз начала впечатляющий сезон в роли Армиды. Жюль пришел слушать ее, настроенный весьма скептично, но ушел после спектакля очарованный. Зрители любили ее, и после спектакля никто не торопился покинуть фойе театра, которое было заполнено людьми, покупавшими лотерейные билеты.
Жюль оказался по соседству с группой людей, среди которых оказались Иниго Мэтьюз, юный виконт де Куаньи и несколько других, кого он едва знал, включая барона де Ронсея.
Зачинщиком разговора был Мэтьюз.
— Граф, каково ваше мнение о Фарруччи?
— У нее великолепный голос.
— Мы попадаем в царство восторга, когда военные впадают в лирику.
Почувствовав издевку в его голосе, Жюль ответил:
— Вы полагаете, что грубый солдат не способен преклоняться перед совершенством? — Вспышка враждебности заставила его добавить: — Собственно, преклонение перед совершенством может дать ему оружие для подкрепления своего суждения.
Ронсей сказал с ледяной холодностью:
— Прежде чем слушать чье-либо суждение, мы обязаны спросить себя — кто судья? Если некто считает себя поклонником, то поступит благоразумно, задав вопрос: кто опередил его?
— Кто опередил кого? — переспросил Жюль.
— Неужели это не понятно? Кто раньше завоевал ее благосклонность.
Жюль догадался, что Ронсей, скорее всего, уже пытался заигрывать с дивой, иначе не стал бы придавать разговору такой поворот. Внимательно посмотрев в глаза барону, граф де Мирандола получил ответ: тот до сих пор не добился благосклонности итальянской певицы.
— Я хвалю лишь голос. Сама дива, по моему мнению, выше всяких похвал. — Жюль не отвел взгляда, пока барон холодно смотрел на него.
Остальные почувствовали неловкость, но Ронсей неверно истолковал слова Жюля, считая, что одержал верх. Он, вскинув голову, высокомерно заявил:
— Да, находясь среди знатоков, вы поступили бы верно, если бы оставили свое мнение о Фарруччи при себе.
— Вы не согласны с ним? — тихо спросил Жюль и, не сдержавшись, добавил громче: — Не думаю, чтобы эта дама стала бы выслушивать ваше мнение.
— Правда? Тогда интересно, почему она подарила мне вот это?
Широким жестом Ронсей достал из нагрудного кармана роскошный платок, прошитый серебристыми нитками, смял его в руке и поднес к своему лицу, будто наслаждаясь его ароматом.