— Что же вы о находке сразу никуда не сообщили! — спросил прокурор.
— Да хотелось сперва самим прочесть. Ведь мало ли что о человеке говорили, — сказал Поликарп Данилович, прихлебывая из стакана воду.
— Большое вы дело сделали, папаша, — заговорил секретарь райкома. — Реабилитировали человека, коммуниста. Ведь до наших дней считали, что Корешов перешел на сторону бандитов. Когда гнали банду Сизова, бойцы нашли на сучке оторванный карман от гимнастерки. В кармане оказался партийный билет на имя Панаса Корешова, и еще кое-какие документы, подтверждающие его личность… — Александр Яковлевич сделал паузу. — Но главное другое. Ведь многие односельчане в один голос утверждали, что когда бандиты ворвались в село, среди них видели Корешова. Пойманные бандиты подтвердили это. Могли ли мы после этих фактов поверить Корешову? Конечно, не могли. Вот что значит твоя находка, папаша. Черный позор с человека снял. Партия и народ тебе большое спасибо скажут.
Уронив голову на сцепленные пальцы, молча слушал Поликарп Данилович.
— А тетради, — снова нарушил молчание секретарь райкома, — мы передадим в редакцию… Весной, когда сойдет снег, перенесем прах Корешова сюда, — Александр Яковлевич прошел к окну. Во дворе райкома партии высился памятник героям гражданской войны.
Поликарп Данилович решился напомнить о своем памятнике.
— И вашему памятнику, папаша, место найдем, — сказал прокурор. — Как думаешь, Александр Яковлевич, не поставим ли мы его у землянки?
— Пожалуй, верно, — согласно кивнул головой секретарь райкома. — Там и поставим… Завтра посмотрю, что за памятник смастерил… Давно я уже на вашем лесопункте не был. Там, говорят, Волошина всем верховодит. Ты понимаешь, Виталий Степанович, — обернулся он к прокурору, — технорук задумала перевести участок только на зимнюю вывозку. Не ново, конечно, и даже возвращение к старому, но и старое хорошо, если от него больше пользы. Летом безобразно гробим технику… Амортизация обходится едва ли не дороже леса. Посмотрим, посмотрим, что из этого получится. Поликарп Данилович встал.
— А что же вы, папаша, в сапогах в такой-то мороз? — удивился секретарь райкома.
— Да, того, — замялся старик Сорокин. — Валенки в котельной оставил, все же неудобно.
Секретарь райкома и прокурор от души рассмеялись.
— Виталий Степанович, а ну, покажи свои ноги? В валенках, а в райком партии! Папаша из тайги культурней оказался…
«Не узнал бы, как в приемной выразился», — подумал Поликарп Данилович и поспешил распрощаться.
Ухнуло. Эхом раскатистым отозвалось в тайге. Всполошившееся воронье закаркало, каруселью закружилось в воздухе, глазея на развороченную, дымившуюся скалу. Ребристые камни разбросало далеко вокруг. Черными головешками они резко выделялись на белом снегу.
Софа Хабибулин, бригадир сплавщиков, вылез из-за укрытия. У Софы на голове заячья шапка. У шапки одно ухо нацелено в небо, другое в землю. Шапка заячья очень лезет, у Софы всегда облеплены пухом плечи телогрейки.
— Ох, здорово! — притопывает он ногой, скалит зубы. Зубы у Софы прокуренные, щербатые, нос с горбинкой. Когда он смеется, смуглая кожа на лице стягивается со скул к глазам и здесь собирается мятыми складками, почти такими же, как на брюках под коленками. — Был бельмо на глазу реки, нет бельма на глазу реки!.. — Софа взволнован, а когда взволнован, всегда несет не разбери что. Еще бы не волноваться! Сколько лет торчала на изломе реки эта скала. Если бы кто-то вздумал написать на скале все те ругательства, какие отпускались по ее адресу сплавщиками, не хватило бы места. Плывущие сверху бревна в большую воду ударялись о скалу с такой силой, что разлетались щепки…
— Ты прямо чародей! — тряс подрывнику руку Софа.
Бригада Хабибулина вела подготовительные работы на реке Малая Тананхеза. И хотя сплав еще был за горами, но уже сейчас делались боны, на низких, заболоченных берегах ставились рогатистые козлины, строились плавучие домики.
А между тем день и ночь сотрясали стылую землю машины, груженные лесом. Дребезжали в ближних домах стекла, по косам и берегам реки росли штабеля леса. И ничто, казалось, не могло остановить это движение машин: ни пурга, ни наледи, ни арест Полушкина…
Платон после разоблачения Полушкина несколько дней ходил задумчивый. Первое время он сам не понимал, что с ним происходит. И только позже понял — разоблачение Полушкина точно эхо прошлого откликнулось в восприимчивом сердце Платона и залегло где-то в его закоулках невесомой, но значимой частицей…