— Отлично! А Ерохова предупреди, — через плечо говорил Наумов, — еще одна авария, сниму с машины, пойдет слесарить. Комплект резины получил?
— Думаю Ткаченко отдать.
— А у Ерохова машина совсем разутая. Отдай ему, — неожиданно для механика заключил Леонид Павлович.
В мастерской шум от работающих станков ударил в уши Наумова. Он поздоровался с рабочими, подошел к верстаку, над которым склонилась курчавая голова.
— Здравствуй, Василий! — Леонид Павлович протянул руку. Стараясь перекричать шум, громко спросил: — Как дела с сучкорезкой?
Василий тряхнул головой, волосы рассыпались по высокому лбу.
— Идут дела, — так же громко ответил он. — Завтра будем испытывать…
— Молодец! — Наумов погладил ладонью детали, отшлифованные до блеска. Рационализаторское предложение Василия Лапшина сулило многое — отпадала надобность в топоре. «Теперь, — подумал Леонид Павлович, — сучкоруб станет называться сучкорезом. Головастый этот Лапшин», — а вслух сказал: — Тут из районной газеты звонили, спрашивали о твоем изобретении, хотели расписать…
— Уже, наверное, похвалились? — поднял от верстака голову Лапшин.
— Как бы не так! Я им ответил, что пока курочка не снесет яичко, она не кудахчет…
Проехали около полукилометра. Вдруг из-за поворота волока выбежала целая ватага рабочих. Впереди Илья Волошин. Завидев идущий трактор, они, как по команде, остановились. Мастер погрозил кулаком.
Полушкин беспокойно заерзал на сиденье, процедил сквозь зубы:
— Чтоб этого Кошеиду черти съели! Удружил, называется!..
Трактор поравнялся с людьми. Пришлось остановиться. Волошин легко запрыгнул на гусеницу, протиснулся в кабину.
— Ты что, под суд захотел?! — так и задохнулся мастер. Кадык катался по шее то вверх, то вниз. — Ладно, — стараясь обуздать накипавший гнев, продолжал Илья, — зачем рисковал машиной — начальство разберется. Мне ответь, почему снова толстомер везешь?
— Обязательство выполняю, — осклабился Полушкин и вкрадчиво, чтобы не слышали рабочие, сказал: — Чего шумишь, свояк? Разве не знаешь из-за кого жилку рву, семья, дети…
«Так вот почему ты через «лысину» полез», — мелькнуло в голове у Виктора. Он соскочил с трактора, подошел к рабочим.
— Ну, вот что, Нестер, — донесся до рабочих голос Волошина. — Ты мне дурака не валяй и свояченством не прикрывайся. Вот заставлю тебя назад лес везти, в другой раз умнее будешь…
— Да ну! — деланно удивился Полушкин. — Так и поеду!
Они сошли на землю и теперь, нахохлившись, стояли друг против друга. По сравнению с высоким и широкоплечим Волошиным Полушкин выглядел подростком. Рабочие плотным кольцом окружили их.
— И что человек на рожон лезет?! — Петр Суворов повел в сторону тракториста раскосыми татарскими глазами.
— Да это он сам на рожон лезет! — взмахнул короткими руками Полушкин. — Не все ли одно, какие хлысты?! В другой раз тонкомер возьму, — волчком крутился Нестер, ища на лицах рабочих сочувствие. — Разве я не передовик?! Вот мои руки!
— Стяжатель ты! — вдруг раздельно и отчетливо произнес Волошин. — Св-волочь!
Нестер, точно обжегшись, отдернул руки. В глазах его вспыхнули злые огоньки. Он весь подобрался, как для прыжка. Такие люди, как Нестер, хотя и не скрывают, что любят деньги, но попробуй скажи им об этом прямо в глаза, да еще при людях — обидятся кровно… Полушкин редко терял самообладание, а здесь вдруг одолела его злость. Ох, как он ее долго вынашивал в сердце — эту злость на людей, на все, что окружало его. Захотелось хоть чем-то отомстить им…
— Что же, пусть буду я стяжателем и подлецом, — подбородок у Полушкина вздрагивал. — Но, может быть, ты ответишь рабочим, как ты мне делал приписки… За такое дело сейчас под суд — и баста. — Нестер хлопнул ладонью по коленке, встретился с глазами Волошина — и понял, дал промашку, не надо было так… «А-а, черт!» — Нестер даже крякнул и поспешил залезть в кабину трактора. Он слышал, как неодобрительный шепоток пронесся среди рабочих, увидел, как Волошин опустил голову и, круто повернувшись, зашагал вниз по волоку.
И никто Волошина не окликнул, не остановил.
Волошин брел, не разбирая дороги. Слепо пересек площадку верхнего склада. До слуха, как и прежде, доносилось жужжание мотопил, перестук топоров. Каждой жилкой чувствовал старый мастер свою вину, знал, что говорят и думают о нем рабочие: старейший мастер, участок которого многие годы является передовым, пошел на такой позорный шаг.
Волошина многие знали еще с тех пор, когда он работал на конно-ледяных дорогах; как, рискуя собственной жизнью, кинулся под падающее дерево, чтобы спасти жизнь неопытному вальщику… А почетные грамоты? А фотографии в газетах? Все это теперь замарано. Замараны безупречно проработанные годы, авторитет — все, чем так дорожил и гордился старый мастер.