От отчаяния Буридан был готов грызть локти.
Между мужчинами не было произнесено и единого слова, разве что время от времени рука Бигорна ложилась на плечо Буридана, дабы не дать тому вскочить на ноги. Этот час выдался одним из самых тяжелых в жизни Буридана.
Пробило шесть!.. Буридан взвыл от ярости.
— В Лувр! — бросил он.
— Будь по-вашему: в Лувр! — согласился Бигорн.
И они устремились на улицу Вьей-Барбетт, затем по какой-то узенькой улочке выскочили на улицу Сен-Мартен. Буридан ничего не говорил, но на него было страшно смотреть. Бигорн издавал вздохи и бормотал слова покаянной молитвы. Действительно, он был уверен, что идет к своей смерти и уже заранее молился за свою душу, опасаясь, что позднее священник не исполнит эту миссию с должным усердием. В любом случае, Бигорн был великолепен, так как, даже будучи уверенным в том, что ему придется сложить в Лувре свои кости, он, однако же, без малейших колебаний согласился сопровождать Буридана.
Они бежали по улице Сен-Мартен, когда вдруг, словно для того, чтобы зазвучать в унисон со скорбными мыслями Бигорна, принялась звонить отходную и какая-то церковь.
— Mea culpa! Mea culpa! — яростно забормотал Бигорн.
Внезапно еще одна церковь, затем еще одна, зазвонили отходную, затем сразу несколько, во всех парижских церквях звучал похоронный звон!
Буридан остановился. Бигорн остановился. Оба вслушивались в эти преисполненные мрачной печали призывы. На улице образовывались группы людей; лавочники выходили на пороги своих магазинов; люди спрашивали друг у друга, что бы это значило; ветер тревоги проносился над Парижем; кумушки преклоняли колени. В опускавшихся сумерках, в тишине, которая вдруг воцарилась на улице, бронзовые колокола церквей продолжали свой похоронный плач.
— Ох! — пробормотал Буридан. — Но что происходит?
— Mea culpa! Mea culpa! — с неистовой злобой повторил Бигорн.
— Какая, в конце концов, разница! — сказал Буридан. — В Лувр! В Лувр!..
Он уже собирался бежать дальше, но в этот момент из-за угла улицы Сен-Мартен появилась группа, похожая в этом сгущавшемся мраке на призрачное видение.
По мере того, как эта группа людей продвигалась, раздавались стоны и крики отчаяния; падая на колени, женщины издавали жалобные вопли; мужчины присоединялись к процессии с охами и вздохами, которые повторялись странным речитативом.
Сопровождаемая стенаниями и оставляющая после себя десятки плачущих, эта группа останавливалась через каждые двадцать шагов, и тогда на минуту все утихало, после чего, будто по сигналу, улицу вновь оглашали стоны и плач.
Процессия дошла до Буридана и Бигорна, которые буквально застыли на месте, первый — от некого ужасного предчувствия, второй — от благоговейного ужаса.
Группа эта состояла прежде всего из дюжины мальчиков в одеждах хористов, словно служивших заупокойную мессу. Тот из них, что шел во главе, беспрестанно размахивал колокольчиком, который издавал тонкий звон. Позади него вышагивал огромного роста монах; голова его была покрыта черным капюшоном, а в руках он держал огромный крест, распятие на котором было затянуто черной материей. Далее, читая псалмы, шли двенадцать причетников, все — в траурном одеянии, затем — шеренга из шести факелоносцев, затем — дюжина алебардщиков, причем острия их алебард смотрели в землю. Наконец, за ними, верхом на черном коне, которого вели под уздцы двое слуг, следовал присяжный герольд города Парижа. Позади шла еще одна шеренга факелоносцев, затем — еще двенадцать алебардщиков, и наконец — толпа. Каждые двадцать шагов, повторимся, эта невероятная процессия останавливалась.
Остановилась она и около Буридана, который смотрел на нее с тревогой, причины которой объяснить себе не мог.
Герольд, с длинным пергаментом в руке, громогласно прокричал в установившейся тишине:
— Мы, Людовик, Десятый по этому имени, граф де Шампань и де Бри, король Наварры, король Франции, доводим до сведения всех и каждого, наше дворянство, наших буржуа и вилланов, наших парижских кюре, всех из славного нашего города, что, начиная с сего дня и в течение месяца, во всех церквях этого города, как и во всех храмах нашего королевства, будут читаться народные молитвы.
Герольд протрубил в рог. Затем он взял другой пергамент и закричал:
— Именем короля! Мы, Жан-Батист Бирон по прозвищу Щеголь, присяжный глашатай города Парижа, бакалавр Университета, герольд превотальный и королевский, с болью и тяжелым сердцем, доводим до сведения всех присутствующих, что вышеупомянутые молитвы, предписанные нашим сиром королем, имеют целью добиться милости и пощады Господа Бога Нашего, Нашей Пресвятой Богородицы и господ святых рая для души возвышенной, благороднейшей, могущественной принцессы Маргариты Бургундской, королевы Франции, добродетельной и обожаемой супруги нашего сира Людовика Десятого, которая скончалась во цвете лет у себя в Лувре вечером сего дня, двадцать второго сентября года 1314-го от рождества Христова.