Этот гнев короля проявлялся тем более яростно, что рядом с ним не было никого, кто мог бы его успокоить — ни его верных придворных, ни его главного советника Валуа, ни королевы, которая, узнав о случившемся во Дворе чудес, уединилась в своих покоях, ни даже, наконец, Ланселота Бигорна, который исчез, да так незаметно, что никто не мог сказать королю, что с ним сталось.
Что сталось с Бигорном, наши читатели знают, так как видели его в действии.
Но Людовик, уже привыкший к гримасам своего недавнего шута, искал его по всему Лувру, но тщетно. Ланселот был далеко, и все говорило в пользу того, что ему не скоро удастся рассмешить так жаждавшего развеяться сварливого короля. В конце концов, излив свой гнев на слуг и предметы мебели, Людовик послал за графом де Валуа, который не заставил себя ждать.
Людовик Сварливый всегда шел прямо к цели; он не признавал извилистых дорог скрытности.
— Объясните-ка мне, — перешел король сразу к делу, — те намеки, которые высказал против вас этот Ланселот Бигорн!
— Ланселот Бигорн? — испуганно пробормотал Валуа.
Почему король заговорил про Ланселота Бигорна?
Существовало лишь одно возможное предположение: человек, который прислуживал ему во время его пребывания в Дижоне, каким-то образом сумел предстать перед королем, и теперь тот знал о дижонской драме всё! Знал, что он, Валуа, некогда был любовником Маргариты Бургундской!
Карл де Валуа уже готов был выбросить белый флаг. В какой-то миг ему даже пришла в голову безумная мысль во всем признаться. Но его быстро успокоило поведение Людовика.
Король играл с любимой собачкой, и если лицо его и было строгим, то в вопрошающем взгляде не было ничего такого, что могло бы свидетельствовать о том, что ему известно о мыслях, терзающих его верного Валуа.
И, действительно, имей Людовик хотя бы подозрения подобного рода, объяснение было бы быстрым, как молния, то есть, если бы король и объяснился, то, вероятнее всего, при помощи кинжала, который уже торчал бы в груди Валуа.
Видя, что король за кинжалом даже не тянется, видя, что в зале нет ни офицера, ни стражников, которые могли бы его арестовать, Валуа вновь обрел свойственный ему апломб.
— Я не совсем понимаю, — промолвил он. — Король говорит о Ланселоте Бигорне?
— Разумеется! Я говорю о моем шуте.
— Вашем шуте! — воскликнул изумленный Валуа. — Так Ланселот Бигорн стал вашим шутом?
— Ах да, ты же не знаешь. Что ж — да: я принял достойного Ланселота к своему двору. Отныне он — мой шут.
Валуа обвел комнату испуганным взглядом и почувствовал, как волосы на голове встают дыбом при мысли о том, что Ланселот в любую секунду может появиться и обвинить его. В этот момент король добавил:
— Шельмец исчез, что меня, признаюсь, крайне огорчает, так как я не встречал никого, кто бы забавлял меня так, как умеет это делать он.
И действительно, при одном лишь воспоминании о гримасах своего шута король разразился таким громким смехом, что задрожали оконные стекла.
— Так значит, — продолжал Валуа, — шутом или нет, но Ланселот Бигорн явился в Лувр и исчез?
— Да, — отвечал король, — и он говорил мне о самых разных серьезных вещах, так как этот шут не всегда смеется; я это заметил еще в Нельской башне. Помимо всего прочего, он рассказал мне о Филиппе д’Онэ… и о тебе.
— И что же такого он вам сказал, сир?
Король помрачнел. Он провел рукой по лицу и прошептал:
— Если б я знал, что за женщина меня предает! Бигорн, — добавил он вслух, — заверил меня, что ты крайне заинтересован в том, чтобы Филипп д’Онэ молчал. Что ты на это скажешь?
— Я скажу, — отвечал Валуа, — что меня удивляет сам факт того, что такой великий король, как вы, мог хоть на секунду поверить словам подобного негодяя. Я скажу, сир, что этот Ланселот Бигорн когда-то был моим слугой, и мне пришлось его выгнать. То, что он пытается отомстить, — совершенно естественно, так как его бесстыдство безгранично. Что до Филиппа д’Онэ, сир, то он заговорит, клянусь вам, или, если и не заговорит, то возьмется за перо, но, так или иначе, я вырву из него имя, которое вы ищете.
— И когда же? — живо вопросил король.
— Завтра или, быть может, даже сегодня вечером. Но, сир, позвольте мне удивиться тому, что ваши мысли заняты такими незначительными проблемами, тогда как интересы вашего правления серьезно скомпрометированы, а вашей жизни, сир, угрожает опасность!
Валуа провел хорошо известный маневр, который заключается в том, чтобы из обвиненного превратиться в обвинителя; имея дело с таким недалеким человеком, как Людовик Сварливый, он имел все основания рассчитывать на успех.