— И как ты намерен действовать? — спросил король.
— Очень просто, сир. Вы только что отказали вашему министру в аудиенции. Он наверняка вернется в свой особняк, что на улице Сен-Мартен. Я возьму с собой достаточный эскорт, последую за ним, приеду туда в одно с ним время и лично его арестую.
— А если он воспротивится? — глухо произнес король.
— Если он воспротивится? — повторил Валуа, пытаясь прочесть в глазах Людовика нечто такое, что тот, возможно, не решался высказать вслух. — А что, сир, делают в таких случаях?
— Матерь Божья, что делают с мятежниками?
— Хорошо, сир, — сказал Валуа и тотчас же удалился.
Король упал в свое кресло, шепча:
— Только бы он воспротивился! Я бы избавился от него без процесса и без скандала. И все же, есть во всем этом нечто такое, чего я не понимаю. Разве не поддерживал Ангерран де Мариньи дело короля, моего батюшки, разве не укреплял шатающийся трон Филиппа Красивого?.. Разве не на его могучих плечах держалась монархия, будучи серьезно подорванной монахами Тампля?.. Разве не его заслуга в том, что мое право на престол никто сейчас не оспаривает?.. Не он ли удалил моих двух братьев?.. Да, но этот человек слишком могуществен! Его слава отбрасывает тень на мой трон. Он так высокомерен, что, клянусь Девой Марией, я не раз чувствовал, как кровь приливает к лицу, когда он говорил со мной при всем дворе, словно учитель со школяром. Пока Мариньи жив, отнюдь не я буду королем Франции!
Тем временем Валуа бросился в прихожую, собирая по пути всех вооруженных людей, на которых, по его мнению, он мог рассчитывать. В Лувре остался один только Юг де Транкавель да его швейцарцы, которые составляли королевскую стражу. Собранный Валуа отряд выехал из Лувра спустя четверть часа после Мариньи и тотчас же направился к Гревской площади, где граф остановился перед жилищем прево Жана де Преси, который, после того, как его ввели в суть предстоящего дела, сильно удивился и даже немного испугался. Но, так как граф де Валуа сверлил его взглядом, Жан де Преси без каких-либо возражений вскочил в седло и возглавил отряд, тогда как Валуа разместился в его арьергарде.
В тот момент, когда Мариньи въезжал на улицу Сен-Мартен, где находился его особняк, ему доложили, что за ним, на незначительном расстоянии, следует отряд лучников численностью примерно в шестьдесят голов.
Смеркалось.
Мариньи обернулся и, приподнявшись в седле, бросил в даль пронизывающий взгляд.
На какое-то мгновение лицо зарделось, словно он понял, чего от него хотят эти вооруженные люди, надвигающиеся расплывчатой и мрачной массой.
Но если он и понял, то, возможно, ужасные мысли, промелькнувшие в голове, сломили в нем ту ожесточенную энергию, что внушала восхищение и страх его современникам.
Он устало повел плечами и спешился перед домом, приказав оставить подъемный мост опущенным.
— Монсеньор. — произнес рядом с ним чей-то голос.
— Что тебе от меня нужно, Тристан? — мягко вопросил Мариньи.
Тристан был доверенным слугой первого министра, чем-то вроде его советника. Он был глубоко предан хозяину.
— Монсеньор, — повторил Тристан, — не следует ли протрубить в рог, чтобы созвать сюда всех наших людей для защиты особняка?
— Ты думаешь, особняк будет атакован?
— Даже не знаю, что и думать, но те люди, которые следовали за нами, мне совсем не понравились. Почему, монсеньор, почему король отказал вам в аудиенции? Прежде он вас так никогда не оскорблял.
— Вероятно, был занят, — сказал Мариньи с улыбкой на бледных губах.
— Почему же тогда, монсеньор, за нами следует вооруженный до зубов отряд, и почему… О! Смотрите!.. Почему он останавливается перед домом?
— Тристан, — промолвил Мариньи голосом, который не допускал никаких возражений, — ступай встречай гостей, коих нам посылает король, и если им нужен я, проводи их в оружейную комнату.
Слуга глубоко поклонился и бросился к подъемному мосту, где Жан де Преси приказывал одному из своих герольдов трубить в рог.
Тем временем Ангерран де Мариньи медленно поднимался в просторный и пышный парадный зал, где, присев у стола, он обхватил голову руками и прошептал:
— У меня нет больше дочери!
Машинально он положил на этот стол свиток пергамента, который передал ему раненый, встретившийся на улице Каретников.
— Монсеньор, — выдохнул Тристан, вбегая в комнату, — здесь великий прево, мессир Жан де Преси.
— Что ж, — проговорил Мариньи, распрямляясь, — пусть войдет!