— Дорогу королю! — объявил вдруг громкий голос секретаря.
Мертвая тишина повисла над этой суматошной толпой, которая раскрылась, разделилась на две группы, между коими и проследовал Людовик Сварливый, тогда как Валуа уже бежал ему навстречу.
Охваченный воодушевлением, граф заключил короля в объятья и поцеловал его, воскликнув:
— Наконец-то, сир, вы освобождены!
— Да здравствует король! — прокричала толпа придворных в вопле тем более оглушительном, что один лишь король мог санкционировать розданные Валуа обещания.
Людовик Сварливый, который перенес объятье и поцелуй дядюшки с довольно-таки кислой миной, при этих приветственных криках расплылся в улыбке, — ему нравились шумная возня, роскошные мизансцены и яркие проявления энтузиазма. Он бросил восхищенный взгляд на эту толпу в пышных одеждах, которая трепетала, размахивала платками и в неком исступлении повторяла свой крик: «Да здравствует король!»
Уже одно это воодушевление показало Людовику Сварливому, каково было могущество его первого министра. Внезапно его поразил один из тех страхов, который испытываешь иногда после миновавшей опасности. Его лицо, еще секунду назад излучавшее радость, помрачнело, и, подняв руку, он прокричал возбужденным голосом.
— Да, господа, да здравствует король! Отныне во Франции есть только один король, и король этот — я! Каждый — на своей должности, каждый — на своем посту, и горе тому, кто осмелится возвыситься рядом с королем так высоко, что его можно будет спутать с королем!
Эти слова произвели ужасный эффект. На смену недавним приветственным возгласам пришли тишина, удивление и тревога. Бледный и запинающийся Валуа хотел что-то сказать, но король, придя в раздражение от собственных слов, прервал его и спросил резко:
— Этот узник… этот Филипп д'Онэ, его допросили? И другой, этот Готье, что сделали с ним?
— Сир, — отвечал Валуа, — оба брата находятся в надежных камерах. Их подвергнут пыткам, когда будет угодно Вашему Величеству. Но не лучше ли нам было бы сперва заняться другим, более интересным узником, которого зовут Ангерран де Мариньи?
— Посмотрим, — промолвил король, удовлетворенный покорностью, которая проявлялась в позе и голосе графа де Валуа, тогда как горделивая голова первого министра перед ним не склонялась никогда. — Соберите совет, мой дорогой граф, и обсудим эти важные вопросы.
В то же время он быстро направился к двери оратории и прошел к королеве.
Маргарита Бургундская с тревогой вслушивалась в шум, что доносился из глубины Лувра, пытаясь его осмыслить.
За последние несколько дней она заметно похудела. Ее красота поблекла, всегда свежий цвет лица куда-то исчез, а в глазах то и дело пробегали огоньки ужасного беспокойства, разъедавшего ее изнутри.
Валуа уже рассказал ей о дерзкой попытке, которую предприняли Буридан и его товарищи для того, чтобы вытащить Филиппа из Тампля, так что она знала, что Готье д'Онэ теперь тоже узник, и этот арест, который, по идее, должен был бы переполнить ее радостью, не внушил ей ничего другого, кроме суеверного ужаса.
Маргарите казалось, что жизнь ее связана с жизнь этого, проклявшего ее человека некой незримой нитью. Она говорила себе, что смерть Готье придаст проклятью всю его силу.
От Жуаны она узнала об аресте Мариньи, и с этой стороны она тоже предвидела одни лишь несчастья.
Наконец, она пребывала в том особом состоянии ума, которое зовется предвосхищением, пророчеством, предчувствием, состоянии, когда пребываешь в ожидании некой катастрофы, но не знаешь, ни когда она придет, ни откуда. Как бы то ни было, она ждала визита короля с лихорадочным нетерпением и в то же время с глухим ужасом.
Потому-то она и вздрогнула, побледнела, когда вдруг увидела входящего Людовика Сварливого. Но, призвав на помощь все свои силы рассудка, все свои средства обольщения, она послала едва заметный знак находившимся рядом с ней сестрам и подошла к королю с той очаровательной улыбкой, которая делала его уступчивым и покорным, как страстно влюбленного, каковым он, впрочем, и являлся.
Людовик нежно обнял супругу, затем обхватил голову Маргариты обеими руками и пристально посмотрел в глаза.
Маргарита выдержала этот вопрошающий взгляд с нечеловеческим спокойствием, которое никогда не покидало ее в критические моменты.
— Как вы бледны! — прошептал наконец король. — Клянусь Пресвятой Девой, мне даже кажется, что вы похудели, что ваше лицо осунулось, что в ваших прекрасных глазах появилась уж и не знаю какая угрюмая печаль.