Тщательно перевязав сумки, Страгильдо, насвистывая какой-то мотив, открыл шкаф, содержащий несколько комплектов одежды и, выбрав из них один, направился в свою спальню.
Уже рассвело.
Завершив приготовления, Страгильдо, спокойный и довольный собой, дождался благоприятного момента, чтобы отправиться к королеве.
Мы уже видели, как он передал Маргарите послание Буридана, видели, как королева, наклонившись к Страгильдо, дала ему кое-какие указания.
— В башне никого не будет, — сказала она ему. — Проводив меня до двери, подождешь меня снаружи. Это — не поручение, вроде тех, что случались раньше. С этой секунды и волоска не должно упасть с головы этого человека, слышишь? Горе тебе, если тронешь Буридана хоть пальцем!
Страгильдо поклонился и ушел, бормоча себе под нос:
— Определенно, самое время уматывать. Если этот проклятый Буридан станет самым могущественном человеком при французском дворе, моя песенка будет спета. Но что я говорю? Все идет так, как я и предвидел, и, не будь меня здесь, уже завтра Буридан был бы так же могуществен, даже более могуществен, чем король. Но я здесь.
Страгильдо вернулся в загон со львами.
Он дождался вечера, и тогда уже довершил начатое.
Из хранившегося в его комнате баула он взял два подписанных королем приказа, которые Маргарита дала ему давным-давно просто так, на всякий случай.
Согласно первому, любой жандарм или сержант обязан был во всем содействовать подателю этого документа по первому же его требованию.
Второй был распоряжением, в соответствии с которым любому командиру поста, опять же, любых парижских ворот предписывалось пропустить предъявителя сего документа во всякий час дня или ночи.
Страгильдо тщательно сложил оба пергамента и спрятал их на груди. Затем он спустился в конюшни, так как рядом с загоном со львами имелись и конюшни, где содержались с дюжину выносливых лошадей, коими пользовались как король и королева, так и сам Страгильдо или слуги.
Он надел уздечку на самого крепкого из скакунов.
Затем отправился наверх за выбранным костюмом и четырьмя мешками с золотом. Мешки он разместил на крупе лошади и тщательно закрепил. Что до костюма, то это была обычная одежда виллана: длинная холщовая блуза, чепец, кожаные гамаши. Эти вещи он оставил в конюшне, откуда вышел, заперев дверь на ключ.
Затем он подозвал к себе того из слуг, который выполнял функции его помощника и замещал его во время отсутствия.
— Этой ночью здесь произойдет нечто такое, чего никто не должен видеть, — сказал он холодно, — пусть все улягутся и спят. Отвечаешь головой.
Страгильдо несколько раз уже отдавал приказы такого рода, и каждый раз нарушение их каралось смертью. Слишком любопытные в его окружении быстро перевелись.
Приняв такие меры, Страгильдо отправился в Лувр, прошел прямо к покоям короля и заявил капитану стражи без всяких обиняков:
— Мне нужно переговорить с королем с глазу на глаз, и немедленно.
Юг де Транкавель посмотрел на итальянца с нескрываемым презрением, но, зная, что он находится в особой милости у их величеств, и предположив, что он явился доложить о каком-нибудь несчастном случае, произошедшем с любимым львом Людовика, вошел к королю. Спустя несколько секунд Страгильдо уже стоял перед Его Величеством.
— Что, заболел один из моих львов? — тотчас же вопросил король обеспокоенным голосом.
Страгильдо поклонился до пола; его юркая извивающаяся фигура напоминала некую рептилию. Он улыбался, но на его бледном лице улыбка эта походила скорее на гримасу. Судя по всему, он и сам понимал, что сейчас на кону стоит его жизнь — ни больше ни меньше. Ощущение, которое он испытывал, мало отличалось от того, которое тысячу раз возникало у него при входе в загон со львами.
«Будь это какой-нибудь хищник, — думал он, — я бы взял мои добрые вилы, и все прошло бы как по маслу. Но это король, и вил у меня нет. Однако же у меня есть неплохо подвешенный язык; главное правильно им воспользоваться».
— Нет, сир, — отвечал он, — все львы здоровы. Слава Богу, эти благородные животные кушают с превосходным аппетитом и безмятежно спят.
— Тогда в чем дело? — спросил Людовик, нахмурившись.
Страгильдо поклонился еще ниже. Голос его сделался смиренным. Он пробормотал:
— Сир, это, вероятно, большая наглость для такого жалкого слуги, как я, — поднимать глаза и смотреть, что происходит, но факты таковы, что я посмотрел, увидел и явился предупредить короля.