Так вот, приоткрывая фонарь, эта тень и производила огоньки, которые выдали ее присутствие зорким глазам Ланселота Бигорна.
Последний — а любопытство его уже достигло своей кульминации — тихонько открыл дверь, что выходила в сад, и на цыпочках последовал за таинственным гостем, принявшись внимательно наблюдать издали.
Продолжая идти вслед за тенью, Ланселот спрашивал себя с некоторым беспокойством, кем может быть этот подозрительный персонаж, зачем он сюда явился, и, задавая себе эти вопросы, на всякий случай вытащил из ножен рапиру и держал ее так, чтобы, в случае чего, иметь возможность нанести удар.
Тем временем пучок света, вероятно, неверно направленный, осветил загадочную тень целиком, и с губ Ланселота едва не сорвалось восклицание:
— Симон!.. Симон Маленгр!.. Разрази меня гром!.. Что делает здесь это дитя виселицы?
Затем безмолвный смех сотряс отважного Ланселота, который про себя подумал:
«Ха! Мой Симон Маленгр, вы здесь?.. Черт возьми, как это неосмотрительно с вашей стороны!.. Или ты забыл, несчастный предатель, что нам еще нужно свести кое-какие счеты? Ха! Ты нарушил все наши планы, злодейски выдав нас своему хозяину, этому дьяволу Валуа, предупредил его в тот самый момент, когда наше предприятие, стоившее мне стольких усилий и хлопот, уже должно было увенчаться успехом. Ну, а теперь кто кого, милейший!.. Ха-ха!.. Но не будем форсировать ход событий, посмотрим, зачем явился сюда этот приспешник Вельзевула. Деваться ему все равно некуда!»
Тем временем Симон Маленгр, так как это действительно был он, даже не догадываясь ни о наблюдении, предметом которого он являлся, ни о нависшей над его головой опасности, кажется, нашел то, что искал.
Симон поставил фонарь на землю и, присев на корточки у небольшого деревца в уголке сада, принялся рыть землю при помощи короткого кинжала, которым, похоже, он запасся именно с этой целью и которым он орудовал с уверенностью и ловкостью, свидетельствовавшими об определенной привычке.
Ланселот Бигорн следил за всеми этими движениями издали, все больше и больше задаваясь вопросом, что бы это могло означать, и, должно быть, любопытство в нем было очень велико, раз уж он так долго противился неистовому желанию немедленно покарать врага сколь опасного, столь же и одержимого.
Симон Маленгр продолжал копать. Он опустился на колени и руками выгребал землю, которую методично складывал рядом с ямой, становившейся все более и более глубокой.
Наконец его пальцы наткнулись на нечто твердое, вероятно, то, что он искал, так как он ухмыльнулся одной из тех тонких и бледных улыбочек, что делали его еще более уродливым, в то время как из груди его вырвался вздох облегчения.
— Оно здесь!
И, убежденный в том, что «оно» действительно находится «здесь», вместо судорожной поспешности, которую он выказывал до сих пор, Маленгр принялся отгребать землю в сторону осторожно, даже с некоторой нежностью.
Предметом, который Симон Маленгр столь любовно ласкал дрожащими пальцами, тогда как все его тщедушное тело сотрясала конвульсивная дрожь, оказался внушительных размеров кофр.
Внезапно, когда он уже намеревался открыть сундучок, в голову ему пришла ужасная мысль.
— А что, если он пуст, — пробормотал он. — Что, если кто-то, например, Жийона, завладел моим сокровищем?..
Эта мысль показалось ему чудовищной; он задохнулся, глаза растерянно забегали, сжатые в кулаки руки поднялись к груди, словно для того, чтобы сдерживать биение сердца.
И вдруг, не в силах больше справляться с охватившей его тревогой, он обрушился на сундучок, который и открыл с яростной поспешностью.
Тотчас же он расслабился. Его сокровище было на месте. Он адресовал горкам симметрично сложенных золотых монет умиленную улыбку и, перебирая их пальцами, прошептал:
— Господи, это же каким надо быть дураком, чтобы так портить себе кровь, да кто, черт возьми, обнаружит такой тайник?..
Он засмеялся сквозь зубы.
Но лицо его омрачилось, так как его посетила уже другая мысль, которая выразилась в его тихом бормотании:
— А вдруг их там не хватает?
И вновь волосы его встали дыбом при этой страшной мысли, что «их там» могло «не хватать».
Тогда он начал брать горстки одну за другой и пересчитывать монету за монетой — долго, медленно, с любовью, выпуская кругляшки из рук с тяжелым вздохом, отставляя проверенные стопочки в сторону с едва сдерживаемым рыданием.
Вот только, в безумии этой операции, он совсем не обращал внимания на то, что эти экю при пересчете издают характерный шум, и этот звук перебираемого золота явственно долетел до ушей Ланселота.