Глаза старухи заблестели от вожделения, и она инстинктивно вытянула крючковатые пальцы, чтобы схватить желанный кошелек, который Маленгр, впрочем, благоразумно держал на почтительном расстоянии.
— Как видишь, — продолжал Маленгр, стремясь убедить ее в своей доброй воле и порядочности, — как видишь, я с тобой честен, так как, в конце концов, ты ведь не знала, что монсеньор дал мне этот кошелек, который, вероятно, содержит немалую сумму, и я мог бы тебе об этом и не рассказывать, и ты бы так о нем и не узнала.
— Так и есть, — признала старуха, крайне впечатленная такой неожиданной искренностью.
— Но я решил быть абсолютно честным с тобой в те немногие часы, которые нам предстоит прожить вместе.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Потом объясню. В общем, я присоединю этот кошелек к нашим общим сбережениям.
С этими словами он проворно сунул кошелек в карман, тогда как старуха подумала:
«Вот как!.. И что же, наши общие сбережения, как он их называет, будут храниться в этом кармане?»
Для пущей уверенности Маленгру, конечно же, следовало передать этот кошелек в руки Жийоны, и нужно сказать, таково и было его намерение; вот только боязнь и алчность возобладали над благоразумием, в чем и состояла его ошибка, поскольку инстинкты недоверия этой мегеры внезапно вновь пробудились, и она насторожилась еще более, чем прежде.
— Итак, — продолжал Маленгр, — в Ла-Куртий-о-Роз мы окончательно превратимся в честных сообщников, и как только поделим деньги, я позволю тебе выбрать: либо отправиться со мной во Фландрию, где мы сможем пожениться и жить спокойно, в полной безопасности, благодаря нашим объединенным состояниям; либо разбежаться каждый в свою сторону и уж потом выкручиваться, кто как умеет. Почему-то подумав, что тебя больше устроит второй вариант, я и заметил с минуту назад, что нам предстоит прожить не так уж и много времени вместе. Ну, что ты на это скажешь?..
Жийона надолго задумалась и, похоже, нашла некий хороший способ избежать выдвинутых Маленгром условий, так как довольно любезно и с улыбкой отвечала:
— Скажу, что твой план устраивает меня во всех отношениях и что я сделаю так, как ты и сказал, и в семь часов буду в Ла-Куртий-о-Роз со всеми своими сбережениями; что же до твоего предложения пожениться.
— К этому, — живо прервал ее Маленгр, — Мы вернемся после того, как урегулируем все наши проблемы. Я хочу, чтобы у тебя было время подумать.
«Ну да, конечно, — подумала Жийона. — Дождусь ли я хоть раз от него искренности?»
— Ну, — продолжал Маленгр, — раз уж мы все решили, разойдемся; времени в обрез.
— Хорошо, — сказала Жийона. — Так я пойду первой?
— Иди, если хочешь.
— До вечера, Симон.
— Жду тебя в семь, Жийона.
Мегера уже открыла дверь и собиралась выйти, когда Симон ее окликнул.
— Кстати, — промолвил он, — забыл тебе сказать, что, начиная с этого момента, куда бы ты ни пошла, за тобой везде будут следовать двое моих людей — людей надежных, — которые не отпустят тебя ни на шаг.
— Вот как! — только и смогла вымолвить старуха.
— Ну да, так что если тебе взбредет в голову по выходе из особняка, вдруг направиться не к Тамплю, а в какую-нибудь другую сторону, один из моих людей спокойно последует за тобой, в то время как другой прибежит сюда предупредить монсеньора, который, уж поверь мне, найдет способ тебя поймать.
— Дьявол! — вскричала Жийона в отчаянии.
— Ну, должен же я был подстраховаться, по причине твоего состояния, часть которого принадлежит мне. Кроме того, предупреждаю: если ты забудешь, когда мы встречаемся — а я сказал: в семь часов, — или же просто не соизволишь принести свои деньги, монсеньору все равно доложат об этом вовремя и в тот момент, когда я уже буду далеко. А теперь можешь идти.
Услышав эти слова, которые свидетельствовали о том, что Маленгр все предусмотрел, Жийона на какое-то время так и остолбенела.
Наконец, укрощенная и побежденная, она понуро опустила голову, решив подчиняться — а другого выхода у нее и не было, — но уже обдумывая смутные планы сокрушительного реванша, которого она надеялась добиться после того, как немного поутихнет гнев графа де Валуа.
Она хотела заверить Маленгра в своей добросовестности и в своем намерении действовать честно, но слова застряли в ее пересохшем горле; сделав едва уловимый жест покорности, она наконец вышла — прямая как палка, с полнейшей растерянностью на лице.
Маленгр проводил ее взглядом. В его маленких глазах-буравчиках зажегся победоносный огонь, и его вновь обуял приступ жуткого смеха.