Затем, как-то вдруг, он перестал есть.
Когда Готье предлагал ему кусочек хлеба, безумец вяло качал головой.
Ярость Готье ушла.
Теперь он плакал. Когда открывалось окошечко, он умолял тюремщика сжалиться над его братом, но страж был словно глух и нем. Он проталкивал в камеру хлеб и кувшин с водой и без единого слова уходил.
Сколько так прошло времени?
Часы? Или дни? Недели?
Этого Готье не знал.
Он жил — если это можно было назвать жизнью — рядом с безумцем, который медленно приближался к агонии.
Настал момент, когда Филипп и вовсе перестал вставать с облюбованного им местечка.
Опускаясь рядом с ним на колени, Готье поддерживал голову брата и, с полнейшей растерянностью во взгляде, присутствовал при этой медленной смерти, опасаясь, что вскоре сам начнет сходить с ума.
За дверью раздался некий шум, но Готье его не услышал. Вскоре дверь открылась, и более яркий свет залил камеру.
Но Готье не увидел и этого света.
В коридоре, с кинжалами в руках, остановились несколько вооруженных мужчин. В камеру вошел лишь один. Подойдя ближе, он наклонился к бесформенной тени, которую составляли агонизирующий Филипп и ожидающий последнего вздоха брата Готье.
Подошедший постучал по плечу великана.
Готье д'Онэ вскинул голову, затем вскочил на ноги, взглянул на человека, явившегося в эту преисподнюю, и тотчас узнал его.
— Посмотрите, мессир король, — сказал он, — что вы сделали с моим братом!..
Людовик X бросил на умирающего взгляд, полный мрачного безразличия, и отвечал:
— Посмотри, что он сделал со мною!..
Готье смерил короля уже более внимательным взглядом и, сам того не желая, содрогнулся от жалости: молодой монарх выглядел постаревшим лет на тридцать. Его волосы поседели. Он был бледен, почти так же, как Филипп, и в глазах его Готье уловил то же впечатление удивленной боли, которое видел в глазах своего брата.
Несколько минут они молчали, и в камере слышались лишь все более и более короткие хрипы того, кто умирал — как и жил последние годы, — кто умирал от любви.
Людовик X думал…
Зачем он сюда явился? Чего хотел?..
Разве теперь он не знал?
Разве не знал ЭТО ИМЯ? Столь долго, столь жадно разыскиваемое имя той, которая его предавала? Он припоминал слова колдуньи, которую видел в этих же подземельях Тампля: «Ищи вокруг себя, в своем окружении, в семье, ищи предательство, ищи женщину, которая тебя предает!.».
Его предавала некая женщина! Женщина из его окружения! Но как предавала? В чем? Быть может, она вступила в сговор с фламандцами?..
О! Теперь он знал! Имя этой женщины! И ее предательство!
Этой женщиной оказалась та, которую он обожал — Маргарита Бургундская! Предательством был адюльтер, его поруганная любовь, его втоптанное в грязь обожание, адюльтер, сотни раз повторенный!.. О! Так зачем же он сюда явился?..
Людовик X задавал себе один вопрос за другим.
Для того ли он сюда пришел, чтобы насладиться страданиями Филиппа д'Онэ? Оскорбить его? Ударить? Подвергнуть его каким-нибудь ужасным пыткам?..
Нет! На каждый из этих вопросов Людовик отвечал себе: нет!
Так чего же тогда он хотел?..
Он хотел того, чего хотят все те несчастные, что любят: он хотел луч надежды! Хотел услышать, что он ошибается, что неоспоримая реальность есть ложь и неправда, что Маргарита ему верна!..
Вот что этот несчастный молодой человек явился искать в камере Филиппа д'Онэ, — надежду! Или хотя бы сомнение!
О, только бы хоть на миг поколебать эту ужасную уверенность! Только бы он снова смог сомневаться, выдумать себе доказательства невиновности любимой!..
Это вернуло бы его к жизни.
Бедняга Сварливый, уже сварливым и не выглядевший, склонился над агонизирующим Филиппом.
— Сир, — пробормотал Готье, — мой брат умирает…
— А я?.. Я тоже ношу с собой смерть. Он умирает в Тампле, я же умру в старой крепости, что стоит на берегу этой реки. Вот и вся разница между нами. Отойди же, Готье д'Онэ, так как я должен узнать!..
Король говорил голосом столь разбитым, что Готье на пару шагов отступил.
Итак, Людовик склонился над агонизирующим и промолвил:
— Раз уж ты умираешь, раз уж вскоре предстанешь перед Всевышним, судьей твоим и моим, заклинаю тебя сказать мне правду. Быть такого не может, чтобы, стоя одной ногой в могиле, христианин решился солгать и тем самым обречь свою душу на вечные муки. Послушай же, Филипп д'Онэ, послушай своего короля, который явился к тебе и говорит с тобою: я знаю, что ты не можешь ответить голосом. Но ты можешь хотя бы подать знак, через который я пойму.