Людовик X стоял, прислонившись к стене камеры, низко опустив голову.
Он был неподвижен, словно окаменел, он не смотрел ни на Готье, ни на Филиппа, он смотрел в себя самого.
Под ногами у него что-то зашевелилось. Он почувствовал, как что-то вцепилось в его ноги, но не обратил на это внимания: он слушал громоподобный голос Готье.
— В тот вечер, сир, оргии не было. Филипп, мой брат Филипп, не пожелал оргию! Он любил Маргариту, — добавил Готье с ужасным смешком, — и как только он понял, что ангел из его грез — грязная развратница, он и начал умирать. Посмотрите же на него, сир!
Людовик не посмотрел, разве что нервно дернул ногой, чтобы освободиться от того, кто яростно пытался ухватить его за колено.
То был Филипп, который подполз к королю и, в последних спазмах агонии, в последнем умоляющем жесте пытался заявить о невиновности Маргариты. От толчка короля он снова упал на грязный пол камеры.
— Вспомни, Филипп! — кричал в этот момент Готье. — Вспомни! Нас вместе зашили в мешок! Слышишь, король! Твоя Маргарита приказала зашить нас, совершенно живых, в мешок, и с платформы башни нас сбросили в реку!
Короля пробила дрожь ужаса.
Он бросил взгляд на Филиппа, словно адресуя ему последний вопрос.
И увидел, что тот грозит брату кулаком.
На секунду Филипп застыл и вдруг обмяк, рухнул на пол.
Людовик наклонился и дотронулся до лба юноши.
— Мертв. — распрямляясь, прошептал король.
Готье рассмеялся неким яростным смехом и прокричал:
— Одним больше, одним меньше — какая разница! Если бы, сир, тебе понадобилось пересчитать все те трупы, которые оставляла за своей спиной Маргарита Бургундская, ты сошел бы с ума! Сходи спроси ее тайну у Сены, возможно, она тебе ответит, сколько убитых королевой любовников поглотили ее воды. Мертв! Мой бедный Филипп мертв! — добавил великан, уже не сдерживая рыданий. — Сегодня — его очередь, завтра — моя! Убей меня, сир, убей, так как я был тем, кем не пожелал быть Филипп, — любовником этой потаскухи из Нельской башни!..
Труп Филиппа, проклятия Готье — все это заставило короля попятиться.
Выйдя за дверь на трясущихся ногах, Людовик медленно двинулся по коридору, вслед ему неслись жуткие завывания из недр темницы. Темницы, отнявшей последнюю надежду.
XXIV. БАШНЯ ЛУВРА
Людовик поднялся в покои графа. Увидев племянника, Валуа испытал небольшой испуг, в котором, возможно, присутствовали и зачатки угрызений совести, правда, испуг этот быстро прошел.
Людовика Сварливого с трудом можно было узнать. Осунувшееся, свинцового цвета лицо, дрожащие руки, наполненные невыразимым удивлением глаза — все указывало на то, что король получил одну из тех ран, от которых натуры неистовые и в глубине души очень простодушные — а таким человеком и был король — уже не оправятся никогда.
Но Валуа быстро выбросил из головы эти зарождавшиеся в нем жалостливые мысли и с безумной радостью подумал:
«Долго он не протянет!»
Граф подошел к упавшему в кресло племяннику.
— Должно быть, сир, вы видели узников?.. Мужайтесь, сир!..
— Оставь меня, — проговорил король, казалось бы, безразличным голосом. — Любые разговоры мне сейчас пойдут лишь во вред. Оставь меня. А! Секунду, Валуа. Послушай. Один из этих братьев умер. И какой смертью! Это видение еще долго будет стоять у меня перед глазами, если я вообще проживу долго!
— Умер?.. — пролепетал Валуа и, сам того не желая, содрогнулся.
— Да, умер, прямо у меня на глазах. Распорядись предать его труп земле, и пусть над ним произнесут отходную. Я хочу, чтобы этот молодой человек был погребен надлежащим образом и в соответствии с христианскими традициями.
— Хорошо, сир. Я отдам соответствующие указания, — сказал изумленный Валуа. — Но позвольте мне выразить свое удивление.
— Замолчи. Тебе все равно не понять. А вот я понял.
— Но другой, сир? Что делать с ним?
— Другой?.. — вопросил Людовик, подняв на графа изможденное лицо.
— Да. Живой. Их же было двое, сир! Один, по вашим словам, умер. Но другой?
Людовик заскрежетал зубами. Слова, которые в приступе яростного безумия бросил ему Готье, эти слова все еще звенели у него в голове: «Я был тем, кем не пожелал быть Филипп, — любовником этой потаскухи!.».
— Что делать с живым? — повторил Валуа с горькой иронией. — Вероятно, отпустить на свободу?..
— Нет, оставь его, и пусть процесс пройдет как можно скорее. Я хочу жестокую казнь для этого человека, слышишь? Молчи, тебе все равно не понять. А теперь уходи.