Словом, заключил Алекс, для него лично бомбометание вредно с нескольких точек зрения. Во-первых, мешает вести дела, во-вторых, слишком отквлекает внимание царя на социалистов. Будь у того бо`льшая свобода рук, он может, покрепче прижал бы лифляндских баронов.
Миновав биржу и почту, коляска свернула направо, в Соборный, еще немного, и стал виден двухэтажный дом, на фасаде которого красовалась выписанная кириллицей вывеска: «Буридан. Семена». Как всегда, подъезжая к магазину, Алекс почувствовал гордость. Всего лишь за несколько лет он поставил дело! Он вспомнил, как проводил бессонные ночи, взвешивая, стоит ли уйти с зарплаты земства. Риск был немалый, но если б он на него не пошел, продолжил сидеть на прежней должности, выбор оказался бы невелик: либо брать взятки, либо остаться голодранцем. Труднее всего было, конечно, с начальным капиталом — какой банк даст кредит неимущему инородцу? Он попробовал действовать иначе, поехал в станицу, поговорил с казаками, предложил за зерно, когда оно будет продано, цену получше, чем скупщики-разбойники, но казаки тоже ему так просто, на честное слово, верить не хотели. «Приставьте ко мне надзирателя», — предложил он. И сделал всю работу сам, доставил семена в город, арендовал вагоны, поехал с грузом в Москву и развез мешки покупателям — знал кому, иначе не посмел бы браться за такое. После того как он рассчитался с казаками, дохода хватило точнехонько на то, чтобы заказать из-за рубежа партию семян высшего сорта. А чтобы снять помещение для магазина, все равно пришлось просить у банка, хорошо хоть, Арутюнов согласился стать поручителем. Процент, правда, был такой, что завоешь, первую зиму он постоянно голодал; но потихоньку все наладилось.
Коляска остановилась, он расплатился, дал извозчику на чай, вылез и потянулся: руки-ноги слегка онемели от долгой езды. Повозка отстала, чтобы скоротать время, он окликнул мальчишку, продающего газеты. Уже по дороге он раздумывал над тем, что делать с мебелью, полученной в возмещение долга, письменный стол еще можно было как-то разместить в магазине, а вот буфет и «троны» туда не поставишь, только спугнут клиентов. На самом деле этим вещам место дома — но именно дома у Алекса не было, он снимал комнату в хате на окраине. Вначале на квартиру получше не было денег, потом времени и, по правде говоря, охоты. Хозяйка, старая вдовая казачка, стирала ему белье, убирала комнату и варила борщ; Алекса это устраивало, но явиться с «тронами» в хату — воробьев насмешишь.
Он раскрыл «Южный телеграф» и вскоре убедился, что ничего подходящего для него в газете нет: все приличные квартиры слишком велики. Нашлась одна поблизости, на углу Большого бульвара и Соборного в «городском доме» с водопроводом — но что ему было делать в четырех комнатах, одинокому, как волк? На солнечных улицах господствовала похоть, вдовы, замужние женщины, незамужние, все бросали бесстыжие взгляды. Под смуглой кожей играла горячая кровь, сильные руки готовы были схватить и задушить в объятьях, белые зубы сверкали, карие глаза подманивали, соблазняли, обещали больше, чем их хозяйкам было предложить, но Алекс до сих пор не нашел подходящей подруги, он чурался этих слишком для его северного нрава темпераментных женщин; да и справился ли бы он с укрощением какой-либо полудикой казачьей девчонки?
И неожиданно перед его глазами возникло видение: «французская принцесса», читающая книгу под карагачем.
Глава вторая. Свадьба
Какие веселые сегодня глаза, как неудержимо ползут вверх уголки рта, и даже нос, толстый, ненавистный нос подозрительно дергается, словно кто-то щекочет его пушинкой — кто знает, может, действительно щекочет или вдувает в ноздри чужие пряные ароматы. Как пахнет начало новой жизни, как акация? Нет, скорее как полынь. И это хорошо, ибо сладкие запахи усыпляют, горькие же заставляют бодрствовать. А когда ты не спишь, можешь видеть даже такие образы, которые бесплотны. Что, например, напоминает это смешное белое платье? Конечно, бабочку — ведь его жизнь тоже продлится лишь один день.
Интересно, почему никому, кроме отца, не нравится Алекс? Мама велела с ним не церемониться, муж, сказала она, должен слушаться жену, по крайней мере дома, поскольку вне его он все равно будет делать то, что взбредет в голову, — бедная гордая мама, она никак не может примириться с мыслью, что
у нее нет и никогда не будет кареты с лошадьми, чтобы поехать в оперу, да и самой оперы нет, не говоря уже о маленьком замке в горах Южной Германии. Неужели она надеялась, что замужество дочери приведет к исполнению ее мечтаний, что она станет тещей какого-нибудь князя, попадет в Петербург и ее представят ко двору, в том числе тому бородатому олуху, которого она называет «настоящим джентльменом», и его жене, принцессе Дармштадтской со злыми очертаниями рта? Как неприятны бородатые мужчины, даже когда они писатели, не говоря об императорах. Но маму еще можно понять, она оплакивает упущенный дворянский титул, а почему Хуго такой ледяной, почему его голос, как только он начинает разговаривать с Алексом, сразу становится металлическим, он же терпеть не может высший свет, «надутых индюков», как он их называет, Хуго жаждет свободы, равенства и братства, как во Франции, следовательно, Алекс должен бы ему нравиться, он ведь низкого происхождения, сын хуторянина; должен бы, но не нравится. Может, Хуго раздражает стремление Алекса трудом достичь положения, которое иным достается по праву рождения? А разве он сам не хочет добиться того же? Конечно, хочет, только другим путем, силой. И Альфред, даже Альфред куксится, Алекс, представьте себе, не одолжил ему денег! Алекс не дурак, он сразу понял, куда Альфред с этими деньгами собирается идти — в игорный дом. Какие странные у некоторых интересы, даже у тех, кто как будто одной с тобой крови. Или верна догадка о случившемся в день, когда мать вышла из коляски чужого офицера? Как давно это было, но все равно ясно стоит перед глазами, вот она укладывает куклу спать, идет к окну, чтобы задернуть занавески, и видит их. Тогда я ничего не поняла, только почувствовала в груди что-то мерзкое, холодное и скользкое, лишь потом, читая романы, осознала, что за этим крылось. Значит, моя мать обманывала отца? И это есть брак? Было бы ужасно, если б я тоже когда-то изменила Алексу. Чем люди себя в таких случаях утешают? Что данная Богу клятва не в счет, потому что Бога нет? Но ты же сама есть…