Так он звал ее в самые интимные минуты их жизни, потому что Вика была, по его мнению, очень худенькой, и все говорил, что ему как мужу придется-таки ее посадить на жирную, богатую белками пищу.
— Споткнулась, — призналась Вика, слегка отстраняясь от него — что же это, на виду у всех…
Но оказалось, что поблизости уже никого нет, а Лизавета вообще испарилась, будто всего лишь от звука Викиного голоса. Наверное, стала удирать со всех ног, потому что Вика своим возвращением из глубины обморока сняла с нее обвинения чуть ли не в убийстве жены старшего менеджера.
— А чего это ты так вырядилась? — спохватился Санька, ставя ее на землю и слегка отодвигая от себя, чтобы получше рассмотреть.
— Ну, это… поговорить, — нехотя созналась Вика.
Теперь ей казалось, что она совершила ужасную глупость, придя к мужу на работу в таком виде. Коллеги Петровского скажут, что у его жены не все дома. И сама же на себя разозлилась: чего в самом деле она мямлит? Кто создал эту ситуацию? Разве не Санька виноват в том, что его любовница звонит им домой и позволяет себе говорить всякие гадости!
— И почему ты не на работе? — строго спросил он, словно был ее начальником. Наверное, и Саньке было не по себе, вот он и пытался отвлечься. Точнее, как всегда, наехать на нее.
— Я взяла отгул, — сказала Вика. — Накануне ночью я не выспалась, вот и решила отдохнуть.
Но оказывается, он не так уж и был этим озабочен, а просто как бы брал разбег, чтобы ей признаться.
— Знаешь, когда ты лежала на земле, без сознания, — вдруг сбивчиво заговорил Санька, — я почувствовал, что у меня внутри — он прижал руку к сердцу, — будто что-то оборвалось. Ты лежала такая худенькая, несчастная… Я готов был убить Лизавету. Я, кажется, даже молился Богу, просил прощения за то, что позволил себе так обидеть свою любимую женщину…
Любимую! Вот тот бальзам на душу, который ей так необходим. Любимая! От одного этого слова внутри у Вики потеплело, к глазам подступили слезы. Вообще-то она вовсе не из плаксивых, но в последнее время что-то в ней не то чтобы сломалось, а сдвинулось с привычного места. Вот слезы и подошли так близко к глазам…
— Мне, между прочим, Лизавета не понравилась, — сказала Вика, — если в твоем вкусе такие женщины, как она, зачем ты женился на мне?
— Мне нравишься ты, — сказал Санька с некоторой тоской, — хотя после происшедшего ты, наверное, мне больше не веришь. Я не знаю, что делать, как просить у тебя прощения… Давай договоримся: если ты меня простить не можешь, ну что ж, придется мне уйти, потому что не разговаривать с тобой или спать в соседней комнате — выше моих сил. Или — или, понимаешь?
— Понимаю, — вздохнула Вика.
— У тебя красивые ноги, — сказал Санька, — но эта юбка…
— Я знаю, эта юбка лежала на антресолях. Я достала ее для тропы войны.
— Со мной?
— С Лизаветой. Ты не думай, она мне сама позвонила. Обзывалась, ну я и не выдержала. Когда тебя опускают ниже уровня городской канализации, кому это понравится?
— Я понимаю, — сказал Санька, — но ты мне не ответила.
— Я выбираю первое.
— Не понял?
— Прощаю и обещаю больше об этом не вспоминать.
Не слишком ли опрометчиво давать такие обещания?
Но Санька страшно обрадовался и опять поцеловал ее на виду у всех. То есть никого поблизости не было, но отчего-то Вика была уверена: из окон административного здания на них смотрит не одна пара глаз.
— Ты — лучшая женщина на свете!
— Хочешь, я сегодня на ужин отбивнушки сделаю?
— Хочу, — оживленно согласился Санька. — Знаешь, я, наверное, неделю не ел.
— Ты что? Не больше суток.
— А разве это мало?
Они стояли посреди штабелей с лесом, огромных грузовых машин и прочей техники, и Санька поддерживал Вику за плечи и говорил с ней о всякой ерунде, потому что это значило главное — примирение.
— У тебя голова не кружится? — заботливо спросил он.
— Немного.
— Давай я отвезу тебя домой.
— Не надо. Здесь же рядом. Коленку вот сбила, но это ничего, дома зеленкой намажу… У меня шишка на лбу? — Она потрогала пальцем какое-то новое, весьма болезненное образование.
— Небольшая. Как придешь домой, приложи лед.
— Хорошо. Так я пошла?
— Иди. Но, пожалуйста, будь осторожна. — Он поцеловал ее. — Совсем ты у меня девчонка. В этом прикиде вообще как школьница. Странно, тебе даже эта черная помада идет.
— Она не черная. Она темно-коричневая.
Вика, не замечая охранника, прошла через проходную. У нее было такое чувство, будто своим приходом сюда она от чего-то освободилась. То ли удачно головой ударилась, то ли посмотрела на соперницу — эта Лизавета нормальная женщина, у которой все лучше, чем у нее самой? — и успокоилась.