IV.
Московская промышленная выставка 1882 года привлекла к себе массу публики со всех концов России, особенно из Петербурга. "Весь Петербург" счел своею обязанностью непременно побывать на выставке, представлявшей собою видимый и осязаемый результат всего, сделаннаго в нашем отечестве за третью четверть девятнадцатаго века. Один из петербургских поездов привез на своих железных крыльях оригинальную пару, обращавшую на себя общее внимание: высокий, рослый, но немного сгорбленный мужчина с великолепною седою бородой вышел на платформу с молоденькою, красивою женщиной не русскаго типа; он нес перекинутый через руку плэд и часто раскланивался по сторонам с своими безчисленными знакомыми, улыбаясь блаженною улыбкой совсем счастливаго человека, а она, видимо, конфузилась, потому что была в немного исключительном положении, в каком бывают замужния женщины. Мужчины оглядывали оригинальную парочку улыбавшимися глазами, хотя и не знали, что этот седобородый мужчина -- наш старый знакомый oncle, а его спутница -- Бэтси, теперь m-me Бередникова и, притом, с самыми несомненными признаками продолжения угасающей фамилии Бередниковых. Отыскав дилижанс Лоскутной гостиницы, oncle усадил в него Бэтси и с удовольствием начал глазеть по сторонам в стекла дилижанса. -- Отлично, я всегда так любил Москву,-- повторял несколько раз oncle, называя улицы и даже дома.-- Вот мы здесь и поселимся где-нибудь, голубушка,-- обяснял он во всеуслышание своей жене.-- То-есть не здесь, на Мясницкой или на Лубянке, а в Москве. Купим избушку и заживем. Право, это будет не дурно, а? -- Перестань, пожалуйста, болтать,-- по-английски ответила Бэтси, показывая на улыбавшихся спутников по дилижансу. -- Ах, какая ты, право... да ведь мы не в Петербурге, а в Москве. Понимаешь: Москва! Лоскутная была битком набита приезжими, но oncle отыскал-таки себе номер лучше других и сейчас же сообщил Бэтси, что он на доске с фамилиями приезжих отыскал много знакомых. -- То-есть больше все мои знакомые, а из твоих почти никого нет,-- обяснил он, распаковывая чемоданы.-- Ну, как ты себя чувствуешь? -- Ничего. Вот что, Николай Григорьевич!-- серьезно заговорила Бэтси немного капризным тоном.-- Ты меня много обяжешь, если не будешь выискивать этих твоих петербургских знакомых. Понимаешь? -- Ага! Ну, хорошо, хорошо, голубчик. Я ведь так сказал, а собственно чорт с ними со всеми. А в Лоскутной и Бегичев с Котлецовым, и Мансуров, и Брикабрак, и Нилушка Чвоков. А я буду держать себя incognito. Знаешь, все эти коренные петербуржцы ужасно делаются смешными в Москве, потому что начинают относиться ко всему иронически, с кондачка, и каждый непременно корчит из себя какого-то дипломата, по меньшей мере. Бэтси за последний год точно помолодела и казалась рядом с седою бородой onel'я просто девочкой. Как устроился этот странный брак? Бэтси и сама плохо давала себе отчет и часто смотрела удивленными глазами на oncl'я, точно спрашивала: "Зачем он здесь, в одной комнате с ней?" Oncle однажды пришел в номера Баранцева на Моховой и обявил без всяких приступов: -- Послушайте, голубушка Лизавета Ивановна, мне надоело жить на свете старым пнем, да и вам тоже не особенно весело мыкать свое горе одной. Соединимся узами брака и удивим мир злодейством. Что такое я -- вы видите, я весь перед вами, а что касается вас, то я не требую любви или там как это называется. Ей-Богу, проживем отлично. Я понимаю, конечно, разницу наших лет, но ведь, голубушка моя, чего на белом свете ке бывает? Сначала Бэтси обиделась и даже испугалась этого предложения, а потом раздумалась на тему о превратностях человеческой жизни и согласилась. Свадьба была устроена "на нигилистический манер", как обяснил oncle, т.-е. они отправились в Павловск, в сопровождении капитана и Симона Денисыча, и там обвенчались. Бэтси переехала к Египетскому мосту и быстро переделала всю квартиру oncl'я на свой лад, так что даже сам oncle не узнавал своей берлоги и восхищался всякою мелочью. Свои холостыя привычки oncle оборвал разом и даже отпустил бороду. Бэтси засвежела, как опущенная в воду верба, но ее безпокоила возможность встречи с Романом, и она уговорила мужа переселиться в Москву, тем более, что в Петербурге у oncl'я решительно ничего не было, что могло бы его удерживать. Бэтси знала, что Сусанна не поедет на выставку, следовательно и Роман тоже не будет в Москве, поэтому и решилась воспользоваться этим временем, чтобы отыскать себе в московском захолустье скромное гнездышко и потеряться в нем навсегда от глаз старых петербургских знакомых, которые всегда напоминали бы ей о тяжелом прошлом. В первый день приезда в Москву Бэтси чувствовала маленькую усталость и поэтому никуда не выходила из своего номера; следующие дни были заняты осмотром выставки и приисканием квартиры. Выставка очень мало интересовала Бэтси, и она ездила туда, только не желая огорчить мужа.
V.
Новая жизнь Julie сложилась окончательно и отлилась в определенныя формы; больше не было ни неровностей ни недоразумений, потому что Julie шаг за шагом поработила своего покровителя. Это была долгая и мудреная работа, требовавшая громаднаго мозгового напряжения и топкой ювелирной работы в исполнении. Еще немного, и Теплоухов будет смотреть ея глазами, слушать ея ушами, и жизнь потечет вольною, широкою волной. Julie не мечтала из Теплоухова сделать законнаго мужа и еще меньше того увлекалась разными романическими бреднями. Теплоухов всеми зависящими от него способами старался сделать все, чтобы угодить Julie, хотя это было и трудно. Julie была непроницаема и относилась к своему покровителю как-то свысока, как относятся к ребенку, когда его манят игрушкой, чтобы заставить выпить горькое лекарство. Она интересовалась всеми делами Теплоухова, хотя открыто и не высказывала своих мнений; по специальным вопросам она, конечно, ничего и не могла сказать, но зато произносила самое безапелляционное решение относительно окружавших Теплоухова людей, льнувших к его богатству, заискивавших, лгавших и обманывавших За последний год в характере Теплоухова произошла резкая перемена, которая не могла не броситься в глаза всем, знавшим его близко: он по временам делался как-то необыкновенно разговорчив и сильно увлекался, так что его безжизненное, бледное лицо покрывалось нестественным лихорадочным румянцем и на лбу выступали капли холоднаго пота. -- Уж ты здоров ли?-- иногда спрашивала его Julie, щупая рукой холодный лоб.-- У тебя руки холодныя и глаза такие лихорадочные. -- Больше, чем здоров!-- с улыбкой отвечал Теплоухов, целуя ощупывавшия его руки.-- Это оттого, Julie, что я слишком счастлив, несправедливо счастлив. Ты мне подарила свою молодость, и я ожил около тебя. Минуты возбуждения сменялись периодами апатии и какой-то сонливости, когда Теплоухов превращался в настоящую куклу и смотрел кругом мутными и безсмысленными глазами. Julie приписывала эти последния минуты физическаго разслабления излишествам прошлой жизни Теплоухова, а моменты оживления -- своему влиянию. Поездка на выставку и пребывание на ней на время уничтожили припадки апатии. -- Я никогда так не работал, как теперь!-- говорил Теплоухов, когда оставался с глазу на глаз с Julie.-- И всем этим я обязан исключительно тебе, моя крошка! На выставку прилетела и чета Мансуровых, приехала неизвестно зачем, как большинство выставочной публики. Инна попрежнему везде таскала за собой Илью Ильича и удивляла публику разными наивными выходками. Julie всегда была рада присутствию этой оригинальной пары, тем более, что Илья Ильич немножко ухаживал за Julie, что она охотно ему позволяла, чтобы поддержать в Теплоухове должное напряжение чувств. Есть люди, которые родятся, живут и умирают как-то между прочим, оставаясь все время незаметными. Именно таким человеком был Мансуров, не отличавшийся ни особенными добродетелями ни особенными пороками, а так, живший изо дня в день, пока живется. От него всегда так и веяло заматерелою ленью, так что даже невозмутимая Julie удивлялась мансуровскому спокойствию. В самый разгар выставки, когда работа кипела по всей "линии", как любил выражаться Богомолов языком военных реляций, одно событие нарушило предвкушаемое им торжество, именно: мансуровские заводы ушли с молотка и были куплены стариком Зостом. Первым в "Славянский Базар" принес это известие Богомолов, который влетел в номер Julie, как бомба, позабыв все приличия усовершенствованнаго дельца. -- Вы слышали?-- накинулся он на Мансурова, который сидел в кресле с стаканом кофе в руках. -- Нет, не слыхал!-- ответил Мансуров, защищая свой стакан рукой. Julie и Теплоухов переглянулись, но Богомолов не желал ничего замечать и, приняв самую трагическую позу, сообщил публике известие о продаже заводов Зосту. -- Что же тут удивительнаго?-- невозмутимо спросил Мансуров.-- Кажется, это в порядке вещей, что одни покупают то, что другие продают. -- Я тоже не нахожу ничего особеннаго,-- заметил Теплоухов.-- Этого можно было давно ожидать... -- Ничего особеннаго?.. Что вы, господа!-- взмолился Богомолов, обрушиваясь в кресло.-- А почему именно теперь проданы заводы, когда мне нельзя оторваться от выставки? Я бьюсь здесь в Москве, а в Петербурге уж успели воспользоваться моим отсутствием, потом, претендентов на покупку было много, а остались они за Зостом! Ах, господа, господа, как это вы не хотите ничего понимать? -- Да тут, собственно, и понимать, кажется, нечего,-- заметил Мансуров. -- Так я же вам скажу, господа, что это значит: это первый ход Нила Кузьмича, который открывает им свою кампанию против нас, и в частности этим ходом он хотел насолить лично мне.
VI.
Богомолов на этот раз не ошибся: Нилушка действительно открыл кампанию, которую и повел по всем правилам искусства. Покупка мансуровских заводов Зостом была отпразднована очень широко на московском заводе одного из его камрадов, который, как и старый Зост, вырос из ничего: приехал в Москву из Германии в одной курточке. Это было настоящее торжество той партии, к которой примкнул Нилушка. Были тут и знаменитые братья заводчики Госсенбах, которые имели несколько заводов на Урале, в Финляндии и в Сибири и забирали все новую силу, был нефтяной король Рейнах, были фабриканты Сутгоф, комиссионер Мостих и еще много других заграничных камрадов. Из этой сплоченной и сильной капиталами массы резко выделялся посланный на московскую выставку американскими железозаводчиками агент, мистер Брукс; это был типичный янки в традиционном цилиндре, с выбритою верхнею губой, с козлиною бородкой, с сигарой в зубах и с руками, засунутыми в карманы панталон. Гостей набралось человек шестьдесят, и хозяин завода сначала показал им все свое заведение, поставленное образцово по всем статьям до последних мелочей, а потом уже собственно открылся самый пир в длинной, роскошно меблированной готической зале. Когда все разместились за длинным столом, хозяин сказал первый спич в честь виновника торжества, Зоста. Десятки рук потянулись к старому Зосту, и он не успевал отвечать на сыпавшияся на него со всех сторон поздравления и рукопожатия. Конец обеда принял довольно некрасивый вид, как это иногда случается в подобных торжественных случаях; ужасно ели, ужасно пили, ужасно кричали. Нилушка хотя и пил вместе с другими в качестве ученаго друга, но чувствовал себя как-то не в своей тарелке и, улучив удобную минуту, незаметно удалился с этого горланившаго торжества; с ним вместе ушел и янки Брукс, которому очень понравился московский ученый друг, что он и высказал с чисто-американскою грубою откровенностью. -- Вы куда, профессор?-- спрашивал Брукс, когда они очутились уже у "Лоскутной". -- Во-первых, я не профессор, а во-вторых, мне пора домой,-- сонно ответил Нилушка. -- Э, вздор, едем куда-нибудь... -- Да куда? ' -- В "Эрмитаж"... Отлично проведем вечер. Нилушка постоял, подумал и поехал. Янки развеселился напропалую и болтал всю дорогу до "Эрмитажа". Нилушка опомнился только уже в "Эрмитаже", когда он сидел с янки за отдельным столиком под развесистою липой. -- Знаете, янки, я говорил против совести...-- откровенничал окончательно опьяневший Нилушка, мотая своею головой как-то по-телячьи.-- Что мне все эти колбасники... а?.. Собственно говоря, хуже нам не будет... промышленность мы двинем... да. А то нехорошо, что вместо одного зла мы покупаем себе другое, может-быть, еще горшее перваго... -- Именно? -- А вот... Нилушка не окончил фразы, встал из-за стола и, пошатываясь, бросился догонять проходившую невдалеке парочку. Это был Теплоухов, гулявший под руку с Julie. -- Эй! Евстафий Платоныч!-- кричал Нилушка, продираясь сквозь толпу и толкая встречных.-- Мне необходимо сказать вам два слова... всего два слова. Теплоухов повернул сморщенное и недовольное лицо и едва кивнул головой, но от пьянаго Нилушки трудно было отделаться; он поздоровался с Julie и пошел рядом. -- Мне всего только два слова необходимо вам сказать...-- повторял Нилушка заплетавшимся языком.-- Я сейчас только вернулся с похорон.-- Нилушка засмеялся пьяным, совсем глупым смехом и качнулся в сторону; Julie предчувствовала неприятную сцену и заметила: -- Не лучше ли, Нил Кузьмич, сказать ваши два слова завтра? -- Э, барышня, нельзя -- очень важныя слова-то... да!.. Сами увидите... Пошатываясь и улыбаясь, Нилушка довольно безсвязно разсказал об обеде. Теплоухов молчал и только как-то весь вытянулся, как всегда делал в минуту волнения. Рука, на которую опиралась Julie, теперь задрожала и разогнулась разслабленным движением. -- Вот и все!-- проговорил Нилушка, начиная прощаться.-- Я считал своим долгом предупредить вас на всякий случай, потому что не люблю этой игры в темную... До свидания, барышня. -- Домой...-- слабо проговорил Теплоухов, когда Нилушка отошел. -- Тебе дурно? -- Да... Так, маленькая слабость. Это со мной бывает.. Julie стоило большого труда вывести шатавшагося Теплоухова из толпы и усадить в экипаж; публика приняла его за пьянаго и проводила насмешливыми улыбками и переглядываньем. -- Здорово кокнул барин-то!-- заметил старик-купчик, когда коляска Теплоухова отехала.-- А из богатых: вишь, какая коляска... С дочерью, надо полагать. Всю дорогу Теплоухов лежал в коляске, откинувшись на стеганую спинку, и Julie с ужасом чувствовала, как у ней на руках холодеет это безжизненное тело. "Он умирает!" -- мелькнуло у ней в голове, и она инстинктивно отодвинулась в свой угол. В "Славянский Базар" Теплоухов был привезен в безсознательном состоянии; его принесли в номер на руках. Поднялась обычная в таких случаях безтолковая суетня и суматоха; Julie послала за Богомоловым и за доктором и старалась привести в чувство больного, спрыскивая его холодною водой. Явился доктор, осмотрел больного, послушал пульс и только покачал головой. -- Что такое с ним?-- спрашивал шопотом Богомолов, наклоняясь через плечо доктора. -- Совсем безнадежен!-- сухо ответил старик-доктор и как-то подозрительно осмотрел Julie с ног до головы.-- Очень странный случай, да...-- заметил он точно про себя. Через полчаса безсознательной агонии Теплоухова не стало. Из бокового кармана летней визитки Теплоухова, когда его укладывали на диван, выпал какой-то футляр из английской кожи; Богомолов поднял его и раскрыл, в футляре лежала маленькая серебряная спринцовка, какую употребляют для впрыскивания, и флакон с какою-то жидкостью. -- Вот посмотрите, что это такое?-- показал Богомолов находку доктору. -- А...-- протянул многозначительно доктор. Это -- морфий... очень хорошо.