— Пообедали б, Иван Павлович, а! Не то уж целые сутки без еды.
Атаман на нудные приставания ординарца не отвечал, хотя хорошо слышал его. В ушах стоял нервный звон, будто туда залезли цикады — поганые насекомые, которых атаман не любил еще с Пятигорска; голову, будто перезрелый арбуз, разваливала боль.
— Иван Павлович, перекусите… — продолжал канючить Куренев униженным голосом, — все горяченькое. Я прямо сюда, в зал заседаний принес.
Атаман продолжал делать вид, что не слышит ординарца. Хрустя снегом, он дошел до края оцепления и неожиданно за плечами казаков, за башлыками, увидел двух мужиков, чей облик показался ему знакомым. Атаман наморщил лоб — не мог понять, где он видел их раньше. Где? Он остановился, приподнялся на цыпочки, заглядывая за оцепление.
Мужики, увидев, что на них смотрит важный человек, генерал, сдернули с себя шапки. Один был лыс, словно вместо головы на плечах у него сидело огромное куриное яйцо: второй тоже был лыс, только на темени кучерявилось несколько жиденьких темных волосинок — жалкие остатки былой растительности.
— Иван Павлович! — уважительно, более того, подобострастно произнесли мужики в один голос. — Наше вам! И чтоб здоровье у вас было крепкое!
Калмыков шагнул за оцепление.
— Вы кто?
Мужики дружно засмеялись и нахлобучили шапки на головы.
— Да мы вас знаем, Иван Павлович… И вы нас должны знать.
— Ничего не понимаю…
— Александровскую миссионерскую семинарию помните?
— С трудом, — хмуро проговорил Калмыков. — Была в молодости моей такая ошибка.
— Вот мы из этой самой ошибки и выплыли. — Мужики дружно, заливисто, будто дети, засмеялись.
Теперь Калмыков начал кое-что припоминать, глянул на одного мужичка, потом на другого и неожиданно воскликнул:
— Гриня Плешивый?
Один из мужиков, тот, у которого впереди курчавились три темных волоска, довольно засмеялся.
Точно. Он самый… — покрутил в воздухе одним пальцем и добавил восхищенно, — вот память у господина генерала!
Атаман перевел взгляд на Грининого спутника:
— А это кто?
— Господин наставник из той же семинарии. Бывший…
Калмыков усмехнулся.
— Ну что, приказать, чтобы вас выпороли? — атаман оценивающе прижмурил глаз. — Или обойдемся без порки?
Плешивый съежился, будто от холода, и проговорил неуверенным голосом:
— Желательно обойтись бы без порки, господин генерал.
— Ну да, вы же — святые отцы! — Калмыков обернулся, глянул на Куренева, стоявшего в трех метрах от него. — Бери, Гриня, этих двух гавриков. Один из них — твой тезка, прозвище его — Плешивый!.. Бери и веди к себе на кухню. Накорми, словом.
— Будет исполнено, Иван Павлович! — озабоченно проговорил Куренев. — А вы сами, когда есть станете?
— Позже, Гриня…
Днем делегация круга вновь отбыла на Красную Речку. Калмыков, узнав об этом, раздраженно покрутил головой:
— Дур-раки! Ничего они там не добьются. Взбунтовавшиеся казаки — ломоть отрезанный.
Взбунтовавшиеся на этот раз сочинили грамоту на нескольких листах бумаги, где объясняли причины восстания. В частности, отметили, что «террор, многочисленные расстрелы, нагайки, голод, мордобитие, и тому подобное заставили казаков уйти от атамана», и написали в заключение, что к нему они больше не вернутся.
Делегация вернулась с Красной Речки мрачной. Калмыков понял, что он висит на ниточке — круг, обладающий широкими полномочиями, может не только лишить его полномочий атамана, но и вообще выгнать из казаков. Как некоего инородца, любителя яичницы с помидорами, случайно затесавшегося в их ряды.
Опасения его были не напрасны. На следующий день несколько делегатов внесли предложения, чтобы строевые части войска выделили своих представителей для специального разбора бунта. Это было больше похоже на суд над атаманом…
Калмыков, мрачный, не выспавшийся, со стиснутыми кулаками поднялся на трибуну.
— Я против этого предложения, — сказал он. — Если вы его примете, тут же сниму с себя всякую ответственность за порядок в отряде и уйду из войска. Что будет дальше — можете представить себе сами.
В зале воцарилась тишина.
— Только не это! — раздался звенящий голос из рядов. Калмыков узнал его — это Савицкий. — Если Иван Павлович покинет войско — развалится не только отряд — развалится все войско.
Предложение не прошло.
Казакам, находившимся у американцев, было передано приглашение явиться на заседание круга, где им будет предоставлена возможность рассказать все, что произошло. Если же казаки не явятся, то поставят себя в сложное положение и пребывание их в Уссурийском казачьем войске станет невозможным.