— Вполне возможно, — ухмыльнулся Калмыков.
— Только звание полковника, которое имеет Пушков, ты, сотник, получишь очень нескоро, — в глазах представителя дивизионного комитета мелькнуло презрительное выражение.
— Я, если понадоблюсь, и без звания стану командиром полка, — жестко отчеканил Калмыков.
— Вряд ли.
Калмыков знал, что говорил: через несколько дней по требованию полкового комитета Пушков был отстранен от должности.
Его место занял!.. Калмыков.
Бывалые казаки изумленно чесали затылки:
— Надо же, как ловко этот хорь пробрался в командиры. Как таракан в задницу, без всякой смазки.
— Вряд ли он долго продержится…
Долго Калмыков действительно не продержался — его вызвали в штаб Третьего конного корпуса к такому же маленькому и тщедушному, как и сам Калмыков, есаулу; виски у есаула были седыми — повидал на свете этот человек немало…
— Была бы моя воля, я содрал бы с вас, сотник, погоны, — процедил он сквозь зубы.
— Руки коротки, — едва сдерживая внутреннее бешенство, отрезал Калмыков.
— Посмотрим. А пока вы, а также сотники Былков, Савельев и Савицкий предаетесь военно-полевому суду.
Калмыков ошалело приподнял одну бровь:
— За что?
Внутри у Калмыкова что-то дрогнуло, ему сделалось холодно — вот те и покомандовал полком, вот те и погарцевал на лихом коне перед строем спешенных казаков… Калмыков сглотнул комок, закупоривший ему горло.
— Всех четвертых под суд? — Голос у него мигом просел, сделался сиплым. — Или только меня одного?
— Всех четверых!
Но суда не было — генерал Крымов отдал распоряжение дело закрыть. И причина была не только в Калмыкове или в Савицком — Крымов просто не хотел марать доброе имя уссурийского казачества.
— Виноваты всего несколько человек, а пятно падает на всех, — недовольно проговорил он, — на тысячи людей. Гоните всех четверых из дивизии и на этом поставим точку, — приказал он, — чтобы о них никто ничего не слышал. Особенно об этом… как его?
— Вы имеете в виду сотника Калмыкова, господин генерал? — услужливо подсказал есаул с седыми висками — заместитель начальника контрразведки корпуса.
— Да, туземца этого…
— По нашим сведениям, он не казак, а обыкновенный ростовский мещанин.
— Тем более!
Вначале Калмыков переживал — слишком уж сильным оказался удар. Так переживал, что даже с лица сдал, а потом решил, что нет худа без добра, и переживать перестал. Впоследствии он не раз выступал на митингах — утверждал, что пострадал от старого режима
Полк пришлось покинуть — Калмыкову велено было явиться в Харьков, в пехотный резерв. Но в Харьков сотник не поехал — отбыл на Дальний Восток. Можно было, конечно, податься в родные места, к кубанцам или терцам, или в Киев, в резерв чинов тамошнего военного округа, что было бы еще хуже Харькова, но тогда Калмыков точно вылетел бы из казаков и пришлось бы снова цеплять на карман кителя нелюбимый саперный значок. Этого Калмыкову делать не хотелось.
Он повертел в воздухе дулей, сложенной из трех пальцев:
— Вот вам!
Уссурийским старикам маленький, верткий, хмельно стреляющий глазами Калмыков понравился, они дали ему высокую оценку:
— Наш человек!
«Наш человек», проехав по нескольким станицам, понял, что в тылу житье лучше, сытнее и спокойнее, чем на фронте, и вновь пошел к старикам:
— Дорогие станичники, а войсковой круг вы не собираетесь созывать?
— Зачем?
— Скоро с фронта вернутся казаки, в стране — новая власть, она требует перемен…
— Упаси нас Господь от всяких перемен, — старики дружно перекрестились. — Чем меньше перемен, тем лучше.
— И все-таки без перемен не обойтись, уважаемые.
Старики вдохнули и, как один, захлопнули рты. Молчание их Калмыков оценил как согласие.
Из всех уссурийских станиц Калмыкову дороже всех была Гродековская, знакомая по прежним временам — наиболее крупная и значимая, расположенная на границе с Китаем, в ней он и остановился. Можно было, конечно, поселиться в городе, в Никольске-Уссурийском, но Калмыков побоялся этого сделать — вдруг его так достанет суровый генерал Крымов?
Войсковой круг состоялся в начале октября семнадцатого года. Третьего октября. Казаки собрались, чтобы выпить по паре стопок настойки дальневосточного лимонника и избрать начальство, — Калмыков присутствовал на всех заседаниях как делегат-фронтовик.
К этой поре он уже примелькался уссурийцам, часто забирался на трибуну, а, забравшись, резал правду-матку в глаза, подкалывал власть и выказывал уважение к старикам — ему надо было завоевать доверие казаков.