Японский представитель подполковник Сакабе, ознакомившись с планом, похлопал в ладони и, улыбаясь по-лошадиному, сразу во все зубы, произнес довольно:
— Браво!
Подполковник попробовал улыбнуться еще шире, ио это у него не получилось, «зубов не хватило». Он хотел добавить, что неплохо бы план повернуть так, чтобы государство это легло под его страну, под Японию — белый флаг с красным солнцем здорово бы украсил самое высокое здание в городе Владивостоке, но вовремя ухватил себя за язык и промолчал — говорить об этом было еще рано.
— Мне очень приятно, что вы так считаете, — шаркнул сапогом атаман.
Сакабе продолжал улыбаться, показывая Калмыкову крупные зубы, затем прикрыл их толстыми негритянскими губами: время улыбок прошло, надо было приступать к делу. С этим атаман был согласен на все сто — тянуть ни в коем разе нельзя.
— Я сегодня же доложу генералу Накашите, что план получился отменный, — сказал японский подполковник.
Это было очень важно: генерал Накашима обещал Калмыкову финансовую помощь. Главное, чтобы план устраивал японцев.
— План этот можно уже приводить в действие, — сказал Калмыков, — советскую власть мы… — он придавил ноготь к стеклу, и Сакабе показалось, что он услышал сочный хруст раздавленного насекомого, — вот что мы с нею сделаем, вот…
— Это хорошо, — похвалил атамана Сакабе, — это очень хорошо.
— Так что я жду от вас соответствующих распоряжений, — щелкнул каблуками Калмыков.
— Выступать целесообразно лишь после того, как в Имане пройдет войсковой круг, — сказал Сакабе.
Калмыков поморщился, его прихватил приступ зубной боли — намеченный на пятое марта восемнадцатого года войсковой круг был для него хуже заразной болезни и прочих хворей, головных и желудочных, вместе взятых.
— Как скажете, так и будет, — пробормотал атаман неохотно.
— Только у нас есть одно условие…
— Какое?
— Вы должны увеличить свой отряд до четырех тысяч человек и объединить под своим знаменем все дальневосточное казачество.
— Это я сделаю, — твердо, очень уверенно произнес атаман, — сделаю обязательно.
— Даже если войсковой круг не подтвердит ваши полномочия?
— Он их подтвердит обязательно.
Сакабе с сомнением покачал головой, но ничего не сказал.
Тот мартовский день был ветреным, с яростным морозным солнцем и таким ярким небом, что цвет небесной глубины резал глаза до слез.
— Небо резкое, как свисток полицейского, — сказал атаману Савицкий, — не люблю такого неба.
— Я тоже, — сквозь сжатые зубы произнес Калмыков.
Заседание войскового круга началось с того, что на трибуну один за другим начали выскакивать фронтовики — люди вахмистра Шевченко.
— Калмыков, вон из зала, — кричали они во весь голос. — Выйди отсюда!
Калмыков молчал. Чего стоило ему это молчание, можно было только догадываться. На щеках у атамана ходили каменные желваки.
Еле-еле старики — люди, которых войсковой круг слушался безоговорочно, — утихомирили буянов, звякавших Георгиевскими крестами и до сипоты надрывавших себе глотки. Тогда на трибуну поднялся сам Шевченко — широкогрудый, насмешливый, с распушенными усами, также при крестах, — поднял руку, прося тишины.
Шевченко в войске считался авторитетом, его слушались.
— Братья-казаки, — проговорил он спокойно, без всякого возбуждения.
— Громче! — проорал кто-то из зала. — Говори громче!
— Громче не могу, — произнес Шевченко размеренно, — перекричать вас может только марал на случке. Это вы будьте тише.
Зал дружно захохотал и через несколько мгновений умолк.
— Говори, Гаврила, — послышался прежний голос, — перебивать тебя не будем. Ты — наш, фронтовой…
— Вот от имени фронтовиков я и хочу сказать. Мы отказываемся признавать Калмыкова своим атаманом.
— А причины какие?
— Во-первых, он не казак. Происходит из обыкновенных кавказских мещан-лавочников, которые всегда жили около казаков, отирались рядом, поставляли товары и сшибали на этом неплохие деньги. На этот счет имеется справка, присланная из канцелярии Тверского казачьего войска. Во-вторых, он очень подло вел себя на фронте: стравливал казаков, доносил на них, старался действовать методом кнута и пряника и таким образом держать и тех и других на коротком поводке, в повиновении, сиречь. В-третьих, только чудом Калмыков и его приближенные: Савицкий, Савельев и Былков — избежали каторги. В-четвертых, Калмыков меняет свою политическую ориентацию, как коза перед дойкой — кто ей предложит кусок хлеба с солью побольше, к тому она и идет доиться, — то Калмыков эсер, то большевик, то монархист, то еще кто-то, цвета он меняет по нескольку раз на день, а это, извините, атаман делать не имеет права. Либо он выступает, как девочка на панели, и всем дает, либо не дает никому… — Шевченко говорил еще минуты три, потом рубанул рукой воздух и закончил речь громкой фразой: — В общем, мы отказывается подчиняться Калмыкову — он не наш атаман!