— Арестуйте, господин начальник, владельцев этих хат, — он обвел рукой дома, стоявшие рядом с большой холодной избой, из которой велась стрельба. — Во-первых, люди будут знать, что в нас без наказания стрелять нельзя, стрелявшие обязательно будут наказаны, во- вторых, может быть, мы узнаем что-нибудь новое, а в-третьих… В-третьих, другим будет неповадно так поступать, — Юлинек подвигал из стороны в сторону тяжелой нижней челюстью. — Советую, господин начальник.
— Что ж, совет — штука хорошая, — похвалил палача начальник юридического отдела и отдал приказ арестовать хозяев близлежащих домов. Их оказалось одиннадцать человек.
Тела этих людей нашли утром следующего дня, — трупы были беспорядочно свалены в мусорную канаву.
Маленького Ваньки в тот день в Хабаровске не было, — уехал, — иначе бы и ему досталось от Ооя.
Будберг запоздало записал в своем дневнике: «Обер-хунхуза Семенова послали уговаривать унтер-хунхуза Калмыкова быть поосторожнее по части угробливания людей и калмыкации чужой собственности. Разве уговоры могут помочь, раз атмосфера безнаказанности уничтожила все препоны для насилия и преступления?
Впрочем, к этому моменту атамана Семенова в России не было, а харбинские газеты сообщили, что Григорий Михайлович «завел себе временную атаманшу из шансоньеток и преподнес ей колье в сорок тысяч рублей».
В конце октября Будберг зафиксировал следующее: «Калмыков перебрался из Хабаровска на станцию Гродеково: здесь он ближе к Семенову, и ему легче нажимать на Владивосток и его сообщения с Харбином; главное же, можно возобновить обыски поездов и, ища крамолу и красноту, находить кредитки, золото, драгоценности, без коих трудно существовать широкому атаманскому бюджету.
И все боятся этого разбойника, несмотря на то, что достаточно хорошей роты, чтобы его раздавить…»
Будберг не без оснований полгал, что именно такие люди, как Маленький Ванька, да «читинский разбойник Семенов» и погубили Россию.
Атаман тем временем нашел новую статью для пополнения своей кассы — разделил дальневосточную тайгу на четыре лесничества — Ванюковское, Бикинское, Иманское и Полтавско-Гродековское, широко оповестил богатую отечественную публику и заинтересованных иностранцев о предстоящих публичных торгах, после чего не замедлил провести эти торги, — он спешил, очень спешил, поскольку и казаки, и крестьяне дружно выступали против разбазаривания богатств родной земли… Но Маленькому Ваньке на «родную землю» было наплевать, на сохранение ее богатства — тем более. Торги состоялись.
Карман атамана заметно распух, утяжелился; проданный японцам лес принес ему полмиллиона рублей чистым золотом. Таких денег не приносила ни чистка пассажирских вагонов на «колесухе», ни грабеж деревень в тайге, ни охота за купцами, перемещавшимися по Дальнему Востоку с запасами золота.
Японцы хоть и повышали иногда на Калмыкова голос, хоть и делали вид, что вот-вот отшлепают его и грозно посверкивали косыми очами, по-прежнему ничего не делали, чтобы остановить атамана. В ответ благодарный Калмыков позволял им творить на Дальнем Востоке все, что те хотели.
Недовольство Калмыковым росло. Причем росло не только среди мирного населения, но и среди тех, кто находился у Маленького Ваньки на довольствии. Особенно способствовали этому бывшие красноармейцы-казаки, воевавшие на стороне большевиков, а потом перешедшие к атаману, под его флаг, — Калмыков простил их, и прежде всего тех, кто был награжден Георгиевскими крестами и уравнял перебежчиков в правах со своими стариками-добровольцами.
Двух таких казаков, награжденных серебряными солдатскими Георгиями, чересчур недовольных атаманом, выловил Вацлав Юлинек. Лично отвел бедолаг к оврагу, на дне которого виднелось несколько домиков-засыпушек и всадил в их затылок по свинцовой плошке из нагана. Даже контрольных выстрелов не стал делать — был уверен в своей работе.
Длинное лицо его закаменело, взбугрилось костями, — каждая кость проступала в отдельности, была заметна, маленькие глазки потяжелели, налились свинцом, — некоторое время он следил, как два трупа катятся вниз, на дно оврага к домикам, потом развернулся и, размеренно помахивая длинными обезьяньими руками, ушел.
Юлинека в отряде Калмыкова считали колдуном, оборотнем и, завидя на улице нескладешную фигуру чеха, старались обойти стороной, либо нырнуть в какой-нибудь магазин.
Впрочем, чех от такого отношения к нему не страдал, ему был наплевать на всех, кто его окружал.
Грехов у чеха было немало. Почти никому в Хабаровске не было известно, что сборный венгерский оркестр был расстрелян по его воле — Вацлава Юлинека. А в оркестре не только венгры были, но и австрийцы, очень толковые музыканты.