Но вот мы за столом, и ему протягивают книги для подписи. Самые робкие довольствуются тем, что выражают ему свою симпатию улыбкой. Те, кто посмелее (или непосредственнее, те, кто не сомневается, что его можно считать другом), говорят ему несколько слов: они, мол, не пропускают ни одного фильма с его участием, видели его в этом, но он лучше в том, книга куплена для мужа, "который вас очень любит, знает, мсье Бурвиль! Ах стоит только в нашем кинотеатре появиться фильму с вами!.." Или же у него спрашивают, как поживает он и его дети. Советуют не перегружать себя работой. Слово за слово, с ним делятся даже своими заботами: "Я не смотрела вашего последнего фильма - у меня вот уже целый месяц болен муж - язва желудка, врач говорит, что..." И он отвечает, как отвечают друзьям. Не рассыпается в любезностях, но и не задается, чувствует себя в этой толпе, среди своих друзей, словно на деревенском празднике, где знаешь чуть ли не всех и каждого.
То же самое происходит и когда он снимается "на натуре" -это всегда привлекает множество любопытных... Мне случилось побывать на съемке. Мы стоим, разговариваем, а посторонние люди ходят взад-вперед, вертятся поблизости, мало-помалу, осмелев, подходят вплотную и, установив первый контакт, заводят разговор. Те, кто не так смел, находят окольные пути: "Видишь, - говорит мать ребенку, - во-он там, вон тот дядя - это Бурвиль, ты его узнаешь?.." Ну, и разумеется, у него просят автографы, но чувствуется, что, скорее, это предлог лично выразить ему свою симпатию.
Я спросила Бурвиля, обременяет ли его эта популярность, от которой страдают многие кинозвезды. Оказывается, нет. Она ему не мешает, потому что не вынуждает его делать над собой усилие, ему достаточно быть самим собой.
В большинстве случаев к нему обращаются с разумными просьбами, и трудность заключается лишь в том, что их слишком много. Например, когда он снимается в небольшом городке, где его присутствие - событие, его разрывают на части, требуя автографы. Однажды я была свидетелем, как к нему обратились с десятком просьб за один день. Тамошняя почтальонша, которая всякий раз, вручая ему корреспонденцию, дружески приветствовала его, про прошествии нескольких дней попросила его заглянуть на почту - загруженность работой не позволяла ей отлучиться и увидеть его на съемке. И он зашел - ему было по пути. Вечером в отеле ему представили местного врача, пригласившего его поужинать, - он уже созвал на этот ужин коллег со всей округи. Ужинать - не ужинать, но Бурвиль зашел выпить кофе. Среди множества писем оказалось два: одно от винодела, который хотел бы угостить его своим вином, второе - от матери, ребенок которой уже несколько лет прикован к постели, - малыш так обрадовался бы его приходу! Директор приюта объяснил ему по телефону, какое удовольствие доставил бы визит Бурвиля его питомцам. Позднее мы застали в холле гостиницы организатора местного праздника, тот не представлял себе, как это Бурвиль в их краях и не будет на нем присутствовать.
Я рассмеялась и спросила Бурвиля, как он намерен выйти из положения. Он и сам не знал. И это его огорчало... Разве можно было разочаровать директора приюта, считавшего, что его приход доставил бы радость мальчикам-сиротам. Нечего думать и о том, чтобы огорчить мать больного ребенка. Дети -это священно... Но как трогательно, если виноградарь хочет поделиться с ним самым дорогим, что у него есть, вином своего изготовления. Он умудрился наведаться к нему между съемками.
Конечно же, найдутся злые языки, которые скажут: все это средство поддержать свою популярность, не более... Они не видели огорчение Бурвиля, который готов разорваться, лишь бы удовлетворить любую просьбу: "Люди рассчитывают на меня, я не могу их разочаровать". Потому что каждый, обратившийся к нему с просьбой, для него тоже немножко приятель, и он относится к нему с горячей симпатией. Если между ним и его публикой дистанции не существует, объясняется это тем, что не в его натуре устанавливать ее между собой и кем бы то ни было; не важно, кто вы, но раз вы обратились к нему, он отвечает вам приветливо, потому что так полагается среди цивилизованных людей.
И потом, он испытывает своего рода благодарность к этой публике: "Прежде всего она, - говорит Бурвиль, - сделала из меня то, что я есть", а главное, она дарит ему чудесный подарок - свою, любовь. Отсюда его озабоченность тем, как бы не разочаровать свою публику. Играя драматические роли, он поначалу испытывал чувство неловкости. Как актер он хотел этого, но как человек мучился угрызениями совести. "Понимаете, увидев мое имя на афише, люди идут посмеяться!.. Выходит, я их вроде бы подвожу. Теперь-то уже все знают, но откуда им было это знать вначале!"
Тактичное вторжение в личную жизнь
V U |— U U
Один давнии знакомый Бурвиля, который по роду занятии на короткой ноге со многими актерами, сказал мне: Я не знаю, с кем из актеров можно было бы его сравнить". И он начал рассказывать мне истории, проливающие свет на личность Бурвиля, не похожего ни на одного актера, потому что он еще и человек, как все. Из этих историй вытекало, что этот "человек как все", сформировавшийся в актера, сам по себе -человек особенного свойства...
Например, Бурвиль и деньги.
Зарабатывает он много, об этом нетрудно догадаться. И он доволен. Чего ему быть недовольным?
Он говорит о деньгах пренебрежительно и легко, но тратит их разумно. Он не из тех, кто закуривает сигарету крупной купюрой. Но он не дает деньгам оказывать влияние на свою жизнь, портить, коверкать ее. И свою профессию тоже. Не так давно ему предложили роль в фильме международного класса. Эта роль ему не понравилась, и он, не польстившись на миллионы, ответил отказом.
"Жаль все-таки, - сказал ему импресарио, - потерять столько денег!"
На это Бурвиль ему ответил: - Денег у меня хватает, они мне не нужны.
А другого резона не было. Его не было главным образом потому, что потребности актера не росли вместе с его возвышением. К этому человеку не пришли несоразмерные желания по мере того, как появилась возможность их удовлетворять. У него хорошая квартира, загородный дом, он одевается у первоклассного портного, у него в погребе хорошие вина... Вот и все.
Ни яхты, ни личного самолета у него нет. Он не приобрел себе средневекового замка, у него нет пятидесяти пар обуви и пятидесяти костюмов, он не съедает за завтраком миску черной икры лишь потому, что может это себе позволить. Он не приглашает на роскошные вечеринки по двести гостей, чтобы они завидовали его удаче (и злословили - у него же за спиной). Он прикупил земли к родительской ферме, которую продолжает возделывать один из его братьев, и здесь, в Нормандии, проводит большую часть отдыха. Не на Таити и не в Конго, занимаясь охотой.
И это тоже способ не дать деньгам себя испортить. Или вот еще. Бурвиль и другие люди.
Другие люди - это значит друзья, но также все те, с кем он встречается: мальчик, с которым он обменялся парой слов, и даже публика...
Я уже говорила: для него "человек это человек", что угадываешь по его взгляду, всегда одинаковому, независимо от того, на кого он направлен, на "сильного мира сего" или "зеваку" - безразлично. Взгляд, в котором сквозит всегда одинаковое любопытство, слагающееся из непроизвольной симпатии и желания знать. Взгляд, устремленный прямо, без боязни встретить взгляд другого.
Тем не менее бывает, что он отворачивается: например, когда перед ним льстец, извергающий комплименты, как фонтан воду. Тогда этот взгляд смущенно избегает взгляда собеседника. Глаза щурятся, чтобы лучше его замаскировать. Улыбка гаснет и заменяется вежливой сдержанностью. Затем Бурвиль, сухо рассмеявшись, отворачивается... Однажды такой льстец распинался в моем присутствии, и Бурвиль сказал мне потом в сердцах: "Просто не понимаю, как человек может быть настолько лишенным чувства собственного достоинства. Не выношу таких типов, потому что... потому что мне самому неудобно за них!"