— Я прошу: давай вновь начнем танцевать! Как тогда — помнишь — в том постоялом дворе!.. У нас было тогда несколько мгновений, но это были, — веришь ли, — самые счастливые мгновенья моей жизни. Да — потом я очень провинился перед тобою, я зло тебе причинил — у нас ведь был чудесный домик на берегу моря, но я не сдержался — бесов из себя выпустил — все там разрушил. Но, вот теперь, через страдания я прошел, и нет их больше во мне. Точно, точно нет! Я просто хочу быть с тобою. Маргарита, пожалуйста, продолжим наш танец! Ты только не оставляй меня здесь, одного…
Нет — эта, сотканная из призрачной дымки Маргарита и не собиралась его оставлять. Она сама обхватила его, прижала к своему ледяному телу, да с такой силой, что уже переломанные ребра Вэлласа затрещали — его кровь смешивалась с бьющейся вокруг кровью и грязью; Маргарита приблизилась вплотную к его лицу, слиплась с ним леденящими губами; и в голове своей Вэллас услышал ее голос:
— Ну что — нравится?.. Будем в танце кружится — да, да?
На Вэлласа снизошло озарение, и он понял, что — это вовсе не Маргарита, а лишь призрак ее тьмой сотканной, по впалым щекам его покатились слезы, и он зашептал:
— Да, конечно, хоть ты вовсе и не она. Но, все равно, и за этот призрак спасибо — пусть это и обман, пусть и с целью какой-то, а, все равно — лучше того мрака, в котором я шел. Да — давай танцевать, милый мой, холодный призрак. Давай — только не рассыпайся в скелета или в слизь — веди меня к своей темной цели, но, все рано, внешне напоминай ее; а я буду воображать, что — это настоящая Маргарита, и хотя бы, до того страшного, к чему ты меня подведешь — буду счастлив. И на этом спасибо тебе… Спасибо…
И тогда эта ледяная, из мрака сотканная Маргарита несколько отодвинулась от его лица, и взгляд ее стремительно стал темнеть — вот уже два непроницаемых вороньих ока смотрели на него — из них вырвались, оставляя на щеках темные следы, густые кровавые слезы. Шепот, в котором чувствовалась великая, хоть до поры и сдержанная сила, поднялся в его голове:
— …Что же вы, такие ничтожные, прожившие какую-то жаркую горсточку лет; такие глупые — что же вы такое тяжкое, мучительное сомнение в сердце моем выбиваете?.. Вот ты говоришь о любви, говоришь о надежде — это должно презреть, но нет — не могу же… Почему ты говоришь это свое: «Спасибо»? Почему, почему — ответь?..
— Да потому что не на что больше надеяться!.. Ведь все хорошее, что есть в этом мире — все это от любви исходит…
Эта призрачная Маргарита на несколько минут замерла: пристально вглядывалась в него непроницаемыми своими вороньими глазами, а по щекам ее стекали все новые и новые слезы. Но вот она встряхнула головою, и холодная усмешка исказила уголки ее губ — она проговорила:
— …А бесы то шевелятся…
— Да нет же — нет! — с горячностью выкрикнул Вэллас. — Ошибаешься ты — избавился я уже от всех бесов.
— Да их без конца твоя душа порождать может. Ты вот только что мне в светлом чувстве, в преданности клялся, а через минутку уже повторится то, что на морском берегу было.
— Нет — да что ты; да что ты!.. — горестно вскрикнул Вэллас; однако, уже чувствовал как то прежнее, бесовское уже зашевелилось в его душе; при этом он забывал и то, что перед ним стоит не настоящая Маргарита, но только призрак. — Тебе легко так говорить: да — тебе, такой рассудительной, все знающей. А ты помоги мне — не говори про бесов, а вот изгони их из меня всех… Да — всех!..
Улыбка на губах ее стала шире; она прошептала так, что ледяные иглы, ворвавшись в ухо, пронзили всю голову юноши:
— Да что же их изгонять — они и без того сейчас полезут. Ну а «всех» — я ж говорю, что нет им числа — как же бессчетное можно изгнать…
Голова у Вэлласа кружилась, а тут еще эта переламывающая все тело боль: если бы он не держался за эту леденящую Маргариту, так бурлящий, наполненный мертвыми телами поток давно бы подхватил его и унес. В нем было нежное, преданное к ней чувство: он действительно хотел подхватить ее, в танце закружить; однако, все дело было в том, что она не была частицей его духа, его мира — она была прекрасна, добра, даже и близка его, но, все-таки полного единства, когда бы она на каждый его порыв отвечала — не было. И вот от этого несогласия появилась крапинка раздражения, и Вэллас в привычке своего характера не стал эту крапинку тушить, но, напротив, уцепился за нее — и раздражение это, и злоба, с каждым мгновеньем стали расти, и вот он уже ни о чем, кроме злого этого чувства и думать не мог — он смотрел на усмехающуюся Маргариту, и скрежетал зубами, и тяжело дышал, и, словно раскаленный обруч сжимал его голову.