— Ну, вот и все. А мне еще приходилось сомневаться… Я все пытался постигнуть, что это за чувство. Оно то слабостью мне казалось, то величайшим, непостижимым, или уже забытым мною. Я страстно боролся, и вот решил устроить последнее испытание — тебе, мною избранному. Ты не прошел испытания, Альфонсо… Все оказалось так просто — это ничтожная слабость — это действительно только для безумия, только для слабости. Все это от низменного, от животного. Скоты орки быстро размножаются — их самки все время ходят пузатые, и никаких мужей нет, никакими чувствами они себя не забивают! А это все, даже и самое высокое — все то же — животное. Захотелось ласки, поцелуев — вот и все — только не хочется вам грязными казаться, и вы, вместо того, чтобы, как орки поступить — поэмы придумывает, на бред время тратите — когда бы, в то же время, достигать чего-то могли!.. Вот и все. Вот и я буду достигать своей цели — и тебе помогу — благо, что совсем, совсем немножко осталось… Нэдия, Нэдия!!! — вдруг взорвался он воплем. — А я следил за этим чувством — вот как все просто — на месте Нэдии любая самка могла оказаться!.. А я, ведь, даже и мучался с тобой… Ну, все довольно-довольно — провели вы меня этими стишками, и я этого не забуду — теперь то я прежним становлюсь!.. Радуйтесь!!!..
Альфонсо, хоть сознание его и мутилось, все-таки понимал, что что-то безвозвратно уходит, и еще пытался это остановить. Он схватил этот призрак за руки, и, не обращая внимания на жгучий, мучительный холод, который исходил от нее, закричал:
— Это же все твое выдумки! Ведь — это делаешь нас несчастными! Оставь и мы будем жить просто и счастливо…
— Да нет, нет! — в голосе призрака гудела злоба. — В вас же, все-таки, есть этот огонек неугасимый — искорка эта. И жалко тухнуть ее оставлять — я уж, лучше, с выгодой для себя использую. Ну, все — довольно, и до скорой встречи…
Тут леденящие руки, которые с такой силой сжимал Альфонсо, обратились в черные крылья — и вот уже ворон вырвался от него, да и взмыл в небо. Альфонсо остался в одиночестве, но, впрочем — это продолжалось недолго. Поле искривилось, потемнело, и вот он уже обнаружил себя стоящим по колено в кровавой грязи, и вокруг все было заполнено мертвенным светом, да кружевом мириадов темных снежинок. Вот переплетенные фигуры эльфов, людей и призраков вынырнули из мрака, и кто-то упал разодранный — фигуры вновь во мрак канули.
«Что я наделал?! Что же я наделал?! Что..» — ужасной дробью поднималось в его голове, и раскаленная, нестерпимая боль сжимала его — он так устал от этого страдания — он вновь жаждал хоть мгновения спокойствия, когда рядом с ним была Аргония. Хотя его напряженные плечи опустились, хотя он сам как-то скрючился, сжался — все-таки, он еще был великаном, а, так как вокруг него извивалась ядовито-жгучая тьма — он подобен был одинокому утесу, к которому не подходили ни эльфы, ни призраки. Он все рыдал, и звал Аргонию…
А Аргония, оставшись в одиночестве, вскочила, стала оглядываться. Нет — никого не было ни на кровавой, подобной шраму полянке, ни в лесу — более того, она чувствовала, что совсем одна в этом мире, и даже травы и деревья — все мертвые, все тени, декорации. Тогда ей сделалось жутко. Когда она билась во тьме с призраками, когда клыки едва не сомкнулись на ее шее — ей не было так жутко. Она почувствовала себя игрушкой, куклой — вот захочется кому-то высшему, и соединит он ее с Альфонсо, а нет — и оставит навсегда страдать в этом жутком месте.
И тут же поднялась в ней злоба, сжала она кулаки, и, подняв их к багровому небу, прокричала:
— Ты ничтожество! Слышишь — скучающее ничтожество! Тебе просто с рождения какую-то силу дали, и вот ты, не зная, куда силы свои приложить нам вредишь! Как куклами нами играешь, да?!.. А сам-то ты не способен на такую любовь!.. Тьфу тебе!
Никакого ответа не было, однако, Аргония не могла дольше оставаться на месте: она должна была быть или с Любимым своим, или же прорываться — так как его не было, она стала прорываться к нему — попросту побежала куда-то среди деревьев. Вскоре лес закончился, и открылось поле, поблизости от леса было еще озеро темной крови, но дальше уже никакого простора — вместо простора травы упирались в глухую, вздымающуюся вверх, и образующую небесный купол, горящую кровавым светом плоть — и это еще яснее показалось, что — это все лишь безжизненная декорация. Но вот воительница перебежала это маленькое поле, и врезалась в жаркую плоть, из которой тут же брызнула, покрыла ее густая кровь. Она не останавливалась ни на мгновенье, так как не понимала, как можно останавливаться, когда Его нет поблизости. Могучими рывками разрывала она плоть, погружалась в ее глубины, и верила, что приближается к Нему. Кровь набивалась в ее рот, она ее выплевывала, но потом и захлебываться стала — закашлялась, и вновь стала продираться в глубины этой плоти — чувствовала, как что-то бьет ее по голове, но все не останавливалась, все продолжалась, и повторяла: «Я приду к тебе!.. Мы, все равно будем вместе!..»