Выбрать главу

Возмущенная до глубины души, Кетлин налетела на него с кулаками. Квинлан с удивлением обнаружил, что для своего роста она бьет очень больно. Она разбила ему губу и оставила на его лице несколько синяков, прежде чем силы покинули ее и она свалилась на пол.

Он опустился рядом с ней на колени и попытался обнять ее, но она решительно оттолкнула его руку.

— Оставь меня! Пожалуйста!

— Кей… Кетлин, скажи, что мне сделать, чтобы мы помирились?

— Ничего. — Она подняла голову и убрала с лица волосы. — Ты сделал достаточно. Я должна идти домой. Грейн будет ждать меня, когда проснется.

— Я пойду с тобой.

— Нет. — Она тяжело поднялась на ноги. — Сделай одолжение, дай слово, что оставишь меня в покое.

— Я не могу обещать этого. Да и с чего?

Она бросила на него мрачный взгляд:

— Тебе больше не удастся залезть мне под юбку. Независимо от того, что произошло сегодня.

Квинлан услышал в ее голосе злобу и улыбнулся. Страсть, вспыхнувшая в них, и в самом деле страшно испугала ее.

— Я не верю тебе. Что ты сделаешь? Спрячешься в монастыре?

— Да!

Он усмехнулся и ощутил привкус крови на рассеченной губе.

— Нет, не спрячешься. Ты уедешь, начнешь зализывать раны, а потом станешь думать обо мне, и об этой ночи, и о том, что между нами произошло. Ты будешь искать оправдания для моего непростительного поступка — я имею в виду это гадкое письмо. Будешь это делать потому, что у тебя доброе, великодушное сердце. А еще потому, что ты любишь меня.

Зашнуровав корсет, Кетлин гордо вскинула подбородок.

— Я пригрела на груди змею.

— Ты не только пригреешь меня на груди, но и пустишь к себе между ног, и я буду ласкать тебя, пока мы оба не рухнем от усталости и изнеможения.

Что-то случилось. Выражение гнева и праведного негодования исчезло, и Квинлан увидел на ее лице искреннее отчаяние. И испугался. Он не хотел сломить ее.

— Я не дотронусь до тебя до самой свадьбы, если пожелаешь. Я обязательно женюсь на тебе, причем очень скоро.

— Никогда!

Он смягчился:

— Вижу, что ты твердо намерена уйти. Хорошо, пусть это будет нашим с тобой прощанием. Ты вольна идти куда хочешь и жить где тебе угодно. Из тебя получится очаровательная старая дева, а из меня — развратный холостяк. А потом, спустя много лет, когда я буду здорово навеселе, я напишу о зеленоглазой ирландской девушке, с которой был близко знаком. Я скажу, что она была единственной любовью в моей жизни.

Кетлин не ответила, даже не смотрела на Квинлана. Отстегнув кольцо Петтигрю от корсажа, она положила его на стол и вышла за дверь.

Квинлан следил за ней из окна до тех пор, пока не убедился, что она села в экипаж, а затем взял кольцо и со всей силы зашвырнул его далеко-далеко.

— Я женюсь на ней.

Его охватили смешанные эмоции: тоска, неверие и облегчение оттого, что слова наконец-то произнесены вслух. Как замечательно признаться себе в этом, просто великолепно! Он не думал о том, сколько препятствий стоит между ними. Знал: только после того, что они испытали этой ночью, она обязательно рано или поздно капитулирует.

— Я женюсь на ней, — повторил он глубоким вибрирующим голосом, который Лонгстрит больше никогда, к своему сожалению, не услышит на подмостках театра «Друри-Лейн».

Часть пятая

ПРИПИСКА

Слава богам и моей счастливой звезде! Но здесь есть еще и приписка.

«Двенадцатая ночь» Уильям Шекспир

Глава 30

Порпю-Венере, 2 апреля 1816 года

— Куда ты идешь? — осведомился Рейф, когда его жена выскользнула из кровати и зашуршала халатом.

— Недалеко. — Делла подошла к окну и распахнула жалюзи, впустив в комнату яркий солнечный свет. Она никогда не уставала восхищаться видом, открывавшимся из окна. Но сегодня прозрачность воздуха и яркость света послужат для более прозаических целей, чем пробуждение чувства красоты. — Утренний свет ярче всего здесь. Он поможет твоему зрению.

Рейф тихо чертыхнулся:

— Тебе же известно мое мнение насчет твоих экспериментов.

Делла повернулась спиной к окну. Ее женственная фигурка четко выделялась на фоне великолепия солнечного утра.

— Это не эксперименты, а упражнения. Следовательно, ты должен быть снисходительным ко мне. Итак, скажи, что ты видишь?

Рейф сел в кровати, из скромности натянув простыню до талии. Повернув голову и увидев фигуру в оконном проеме, он нахмурился:

— Вижу твой силуэт.

— Хорошо. Скажи, что еще видишь.

Он прищурился, так как после пробуждения его зрение было хуже, чем в другое время дня.

— Три пальца.

— Попробуй еще раз.

Его брови сошлись на переносице.

— Не нравятся мне эти игры.

— Кажется, я скоро привыкну к твоему ворчанию по утрам. Жена должна терпеть характер мужа. Рейф пробурчал что-то нечленораздельное.

— Так сколько пальцев, дорогой?

— Три.

На самом деле она выставила только два пальца.

— Очень хорошо, — сказала она, опуская руку. — Видишь, уже есть улучшения.

Рейф нетерпеливо провел рукой по волосам.

— У каждого свое мнение на этот счет.

— Временами у меня складывается впечатление, что у тебя совсем нет желания видеть, — проговорила Делла.

— Я привык к слепоте.

Чтобы не поддаваться его настроению, она оперлась руками на подоконник и, выглянув в окно, полной грудью вдохнула терпкий аромат глицинии. Он видел ее пальцы! Какая разница, что он увидел три, а не два? Ведь это не проверка математических способностей. И все же Делла подозревала, что он что-то утаивает от нее.

Она развязала тесемки шелкового халата и спустила его с плеч. Повернувшись боком к свету, она хрипло произнесла:

— А что вы видите сейчас, милорд?

Рейф посмотрел в ее сторону, и его брови неожиданно поползли вверх.

— Великий Боже, Делла! — вскричал он. — Прикройся, иначе тебя увидят слуги!

— Да, милорд.

Таинственно улыбаясь, Делла натянула халат на плечи. Если он смог разобрать очертания ее груди, значит, у него не такое слабое зрение, как он пытается ей показать! В течение последних недель Рейф сильно изменился. Он больше не пил в таких количествах и не прятался. Однако ее тревога не улеглась. Как утверждали, Байрон регулярно лечился от алкоголизма, но это не давало продолжительных результатов. К ее облегчению, с той ночи, когда они вновь познали друг друга, Рейф больше ни разу не напивался. Он не топил свое горе в вине, но все еще находился в глубокой задумчивости. Его мысли были мрачны и непонятны, как и тогда, когда он прятался за повязкой.