Я смотрел как завороженный. Старуха развернула сверток, внутри оказался еще один - из обыкновенной бумажной салфетки. А внутри второго свертка была луковица - очень большая и темная, похожая на куриное сердце из старой бронзы.
- Это тебе, - сказала старуха. - В магазине он стоит…
И она назвала сумму, которой четверть часа назад огорошил меня продавец.
- У меня нет, - сказал я машинально.
Старуха улыбнулась, и я увидел, что, против ожидания, все зубы у нее на месте. Что они желтые и крупные, как у лошади.
- Это тебе подарок, - сказала старуха и ловко сунула заново собранный сверток мне в ладонь.
Разумеется, я не поверил старухе. Однако в том, чтобы посадить дареную луковицу в землю, не видел никакого вреда. Может быть, вырастет что-то путное, а если и вылезет какой-нибудь сорняк - некому будет смеяться над моей доверчивостью.
В свободных горшках и ящиках у меня не было недостатка. Я притащил земли из палисадника, разбавил ее песком и по всем правилам посадил луковицу.
В воскресенье мы с родителями жарили шашлыки в лесу. В понедельник у меня была контрольная; во вторник мне притащили новую кассету с “металлической” музыкой, и я, надев наушники, долго наслаждался, лежа на диване, чьим-то ревом и воплями.
В среду я вдруг обнаружил, что старухина луковица проросла. Росток был жесткий, уверенный, фиолетового цвета. Я возликовал.
Наступил май; в воздухе отчетливо пахло каникулами, а контрольные - четвертные, итоговые, годовые - валились одна за другой. Я немножко отвлекся от музыки и цветоводства, а росток тем временем лез и лез, выпускал листья, они были замечательной рваной формы и прекрасного пурпурного цвета. Мне казалось, что я узнаю растение, в свое время оказавшееся мне не по карману.
В цветочный магазин я зашел с тех пор всего раз или два. Продавец снова поменялся - вместо косоглазого толстяка за прилавком стоял тощий юноша; знакомой старухи на углу не было.
Наконец, цветок выбросил бутон - черный как сажа. Внешняя сторона лепестков была покрыта нежным велюровым пушком. Я ходил вокруг него, будто кот вокруг ведерка со сметаной.
К тому времени школьная четверть, а с ней и учебный год подошли почти к самому концу. В классе вовсю обсуждали планы на лето; мы с родителями собирались в июле на море. Уже можно было купаться в речке, мы с пацанами часто бегали после уроков на пляж - освежиться тайком от родителей…
Бутон на старухином цветке будто дразнил меня. Никак не хотел раскрываться. Я готов был разжать его ножом, хоть на секунду, и посмотреть, что внутри. Какого он хотя бы цвета. Будь это обыкновенный цветок - я так и сделал бы, но это было единственное в своем роде растение, и я боялся его повредить.
В день последнего звонка мы с ребятами допоздна гоняли в футбол на школьном стадионе. Когда я вернулся, мама слегка меня поругала, а я слегка обиделся и для внятного обозначения этой обиды решил запереться у себя в комнате. А так как спать не хотелось, принялся пролистывать альбом.
Такие альбомы были у всех мальчишек в нашем классе. Или почти у всех. Мы рисовали - чаще всего перерисовывали с плакатов и друг у другаразнообразных чудовищ и страшилищ, с хвостами и без, волосатых и голых, с языками раздвоенными и цельными, шипастых, покрытых слизью и злобных до чрезвычайности. Был у нас такой Колька, который считался художником и производил монстров “из головы”, с помощью одной только шариковой ручки и собственной фантазии; так вот как раз у Кольки я перерисовал накануне длинномордого мосластого урода и теперь взялся раскрашивать его фломастерами.
Помню - окно было открыто. Был тот замечательный вечер, когда хочется небудничного. Под окном шевелились, как живые, тополя. Мимо пролетела летучая мышка из тех, что жили на чердаке в соседнем доме. Осененный идеей, я пририсовал Колькиному монстру крылья, как у нетопыря.
Получилось ничего себе.
Получилось очень даже хорошо, однако я разглядывал свое произведение без обычного в таких случаях удовольствия. В соседней комнате негромко бормотал телевизор; я раздумывал о том, что перед сном мне так или иначе придется прервать добровольное заточение и с гордым видом проследовать мимо родительской комнаты в туалет. Я механически водил красным фломастером, добавляя крови на изогнутых когтях, когда не то шепот, не то вздох за моей спиной заставил меня обернуться.
Некоторое время я недоуменно оглядывал комнату; звук повторился - тогда я понял, что вздыхает мой цветок. Лепестки его все еще были плотно сомкнуты, но их как будто распирало изнутри, как будто надувало воздухом, и весь цветок подрагивал, как антенна на движущемся автомобиле.