Александр Брагин
БУТОРА
Пошехонский сказ
Места наши топкие. Болота клюквой прошиты. A где нет хляби болотной, там песок. Белый гриб полянами кружит. Телом чист. Не сирота — в бору вырос.
Хлебопашеством у нас не прокормишься. Не те земли. Ну, народ наш издревна и ремесленничал. В Вахнове у нас свои рудознатцы были, кузнецы, угольщики, плотники, столярного дела мастера. Поделки в Весь Егонскую на ярмарки спроваживали. До Петра, кота-петербургского, в наших северных глухих лесах да болотах мужик вздохнуть мог. Платьем да сахаром хвалиться не стану, а жили справно. Конечно, если чарке не кланялись. Моя-то история еще до усатого клубок свой раскрутила.
Из хороших лучшим был столяр прозвищем Бутора. Наверное, и фамилию мастер имел, а его все "бутора" да "бутоpa" — упрям очень, фамилия-то и забылась. Ох, и столяр был! Чисто творец!
Часто как бывает — ум с глупостью под руку ходит. Достигнет мастер в своем ремесле тайная тайных, возгордится. Вот и Бутора хворь эту подцепил. Не мог терпеть не только, чтобы ему поперешничали и прекословили, но и любое несогласие. Справедливости стал чуждаться. Пробовали его другие мастера усовестить. Куда там!
Тут беда и приключилась.
Каждый год брал столяр двух парнишек в подмастерья. То из своей деревни, а то и со стороны. Учил пилу, молоток держать. Большинство науки не выдерживало. Сбегали. Воткнут слово невпопад, мастер за кнут. А силой был не обижен.
И в то лето родители двоих востроглазых привели. В мастерской мальчишки, как увидели инструмент да вдохнули запах ремесла, так кинулись Бутору ни с того ни с сего благодарить:
— Спасибо, дяденька!
Мастер растрогался:
— Что вы, робята?!
К столу пригласил:
— Сядем за богову ладонь, повечеряем. Голодны, чай?
Понятно, парнишки не отказались.
Утром к делу приступили. Одному мастер задание дал доски к верстаку подносить и место, где брать, указал. Да местом-то и ошибся, снебрежничал. Другому оттаскивать велел. Работают. Столяр пилит, строгает, с мерками сверяется. Мальчишки усердствуют.
Тут он оплошку-то и заметь. И не поставил ее себе в укор. На подмастерье взвалил.
— Ты, — кричит, — болотный комар, пошто мне сосну волочёшь? Для этого заказа береза рублена.
Парнишка отвечает:
— Виноват, дяденька. Только вы сами место указали.
— Место, да другое.
— Да нет, — говорит мальчишка, — то самое. Вон и веник в углу. Вы, дяденька, возле веника мне брать сказывали.
— Веник — ложь, — кричит столяр. — Веник перенести можно. Да и не мой голик. Мои пышные. Не по три вицы вязаны. Я такого худосочного голика своим признавать не стану.
— Да…
— А не перечь. Сегодня голик подменил. Завтра… Что завтра, змееныш? На третье число… А не перечь! Под кнут — и вон.
Выпорол обоих. И выгнал.
Два дня поворчал Бутора:
— "Веник", — болтают. Ишь, умники!
Да делать нечего, подмастерье брать надо. Вот он и решил — взять совсем дурней. Чтобы, значит, тише воды. Таких окрест было двое — Онисим и Архипка.
Батьки поначалу не хотели своих недокунков в ученье отдавать: известно, глупого каждый обидит. Но Бутора обещал ежемесячное жалованье помощникам, а медные деньги по канавам не растут, они и согласились.
Наш мастер гоголем заходил. Улыбки с лица не спускает. Только заметили соседи, что улыбчивость эта вроде как драгоценная серьга в мочке у нищей бабы. А Бутора упрям. Деньги подмастерьям исправно платит. И твердит:
- Давно таких ладных подлетов в оборот не брал. Послушные да солощие. Уминают больше Степанидовой коровы. Что пеструшка не доест и то дожуют.
Соседку у столяра Степанидой звали.
Действительно, Онисим и Архипка послушные на удивление. Забудет мастер сказать: "Начнем, пожалуй!" — к работе не притронутся. Не от лени. Не догадаются, что делу час пробил.
Не скажет: "Довольно, робята!" — жди беды, особенно, если у дурня в руках пила. Полверстака отмахает.
Мастер в сердцах плюнет. Но промолчит.
Не покажешь, который уже раз на дню, Онисиму либо Архипке: вот ручка у молотка, она потому прозывается не оглоблей и не кичигою, что за нее покрепче, инструмент держать надобно, — он деревом по гвоздю долбит. А сам за железо ухватился. И ничего не попишешь — старается.
У столяра такое усердие слезу вышибало. Но упорствует Бутора, в деревне за беседой щедро похвалой учеников осыпает. Мужики, понятно, поддакивают, а верить — ни-ни.
В Череповце у мастера тетка жила. Это нынче Череповец город, и не из мелких, а в ту пору деревней был. Справил мастер тетке гостинец- шкатулку под пуговки. И послал Онисима да Архипку отнести. Наказал:
— Дорогой — длинно. Тропками ступайте, короче выйдет.
Архипка взял котомку с гостинцем и харчем. И они пострекотали — лесом да по тропинке.
В чащу вошли, пообвыклись. Идут, не спешат. По листу березовому оторвали пожевать: горчинки захотелось. А то встанут и смеются. Красоте какая душа не откликнется!
Шли они, шли — и притомились. Известное дело, хоть против воли куда идешь, хоть в удовольствие, а усталость свое возьмет. Решили Онисим и Архипка перекусить. Они тропинке и объясняют:
- Постой у куста, покуда мы отдохнем.
Сели, расположились. К стежке спиной, к болоту грудью. Огурцом нахрустывают.
Вдруг Онисим возьми и оглянись. Зашумел:
— Убежала! Убежала!
Архипка спрашивает:
— Кто?
— Да тропка.
— Ой!!!
И кинулись догонять.
Кричат:
— Поймаем — прибьем.
Только куда там поймать — ноги коротки. Пропотели, на тропу озлились:
— Вот еще! Станем мы бегать. Напрямки лесом поскачем. Про котомку с гостинцем не вспомнят. Пустыми идут. А лес все реже, мхи да ржавая водица все чаще. Влево ли, вправо ли возьмут — под ногой топко. Заплутали…
Мастер проводил дурней. И беспокойство его разобрало. Ладно ли сделал?
— Глупые робята. Кабы не волк? Кабы не гадюка? Строгает на заказ скалки для пирогов, для ватрушек, нет-нет да в окно глянет: не воротились ли ребята с полпути. Как? Не видать?
С того утра, как столяр Онисима и Архипку в подмастерья взял, он перед заказчиками с ног до головы виноват: в срок с поделками не управляется, просит не обижаться, подождать день-другой, а там, бывает, и другой-третий. И на ярмарку изделий готовит втрое меньше прежнего.
— Эх ты, сморчок пошехонский! — выругал себя мастер, устав в окошки высовываться. — Слово даю, возвратятся мои куренки живы-здоровы — отошлю их родителям.
Только он это произнес, к дому телега подкатила. На ней Василий-кузнец и ребята. Живые-здоровые. Маленько зарёванные.
Ишь, — думает Бутора, — поспешил я слово-то дать. Ну да никто не слыхал — забыть можно. Отошли я робят сродственникам, в деревне зубоскальство пойдет: хваленых изгнал, хи-да-хи.
Кузнец Василий мастеру лопочет:
— Поехали мы с помощником на болото за грязью… Болотную руду в наших местах грязью величают. Кузнец часто сам себе и рудознатец: грязь добывает, железо плавит.
— Полверсты не домахали, слышим — голос вопит. Мы в галоп. Хорошо руднишний плотик у кромки болота привязан, иначе, значит, парнишкам каюк. Они чуть не посередине той хляби. Чудо как забрались. Со страха, должно… Ух, робята! Слезай с телеги! Живому — воля.
Мастер с превеликой радости Василию-кузнецу чарку поднес и сам губы обмочил. О гостинце полусловом не обмолвился.
Это все пока не беда. Беда впереди бежит.
Столяр, как и все вахновские, у дворянина-помещика на оброке был. В ноябре, на Юрия холодного, возил приказчику два рубля медяками; такая ему была назначена мера. Деньги немалые. За рубль тогда лошадь давали, три — тебе новая изба.
Царским целовальникам мастер исправно платил деньги ямские, деньги стрелецкие, деньги полоняные. Полоняные — русских из чужедальных стран, из плена, из неволи выкупать: на святое дело трудной копейки не жаль. На кузнецов, на рудознатцев, на пушного зверя охотников еще десятинный сбор наложен. Десятую часть выручки вынь да отдай.