— Царь очень спешил, когда писал манифест, — продолжал Щибраев, — и забыл в нем про нас, мужиков. Так давайте мы сами дополним его! Мужик хоть и сер, но волк у него ума не съел: сумеет прожить без опеки начальства, без осады казаков. Так начнем же, братцы, хорошее народное дело.
Все, что он говорил, было для крестьян ново, необычно и страшно заманчиво. И верилось, и не верилось, что наступает жизнь, не похожая на ту, беспросветную, которая тянулась тяжко веками и не видно было ей конца-края.
После Щибраева встал Князев и прочитал «Временный закон». Законодательный съезд избрал председателем народного самоуправления Антипа Князева, человека, знающего хозяйственные дела и интересы общества. Заместителем — Лаврентия Щибраева, а делопроизводителем — Гаврилу Милохова, который, «коль понадобится, самому царю сумеет отписать». Тут же новым должностным лицам определили жалованье. И вдруг из зала, откуда-то сзади, раздалось негромко:
— Мужики, а ведь мы того… Упустили одно тут… как бы сказать… Председателю нашему и товарищам его, то есть родным ихним какую ни есть пенсию… Вдруг кто помрет или… да мало ли чего!
Съезд затих. Муха пролетит — услышишь.
— Н-да… Дело говорит…
— А как же? Надо, — послышались голоса после паузы.
— Так что ж… ежели по-христиански, вот так? — спросил Мошков, называя сумму и пристально вглядываясь в лица присутствующих.
Антип, Лаврентий и Гаврила встали, опустив головы, глядя в землю, низко поклонились обществу.
Евдоким ахнул. Этот маленький эпизод как бы открыл ему глаза. Говорят, будто только горе может разбудить душу человека, но это неверно: жизнь людскую двигает не горе и не злоба, а добро и радость. Отягченный своими несчастьями человек не в состоянии вдумываться глубоко в происходящее, он видит только его внешнюю сторону, но не сущность. Щибраев, Князев и Милохов, которых Евдоким знал, как простых, не очень грамотных мужиков, вдруг словно поднялись по какой-то невидимой лестнице на неизмеримую высоту. Евдокима потрясло, что эти люди, зная, на что идут, все же шли. Они понимают, за какое опаснейшее проигрышное дело взялись, и сознательно приносят себя ему в жертву. Что это, акт отчаянья? Или высшее самопожертвование?
Евдоким не мог ответить себе. А тот человек, что проявил беспокойство о семьях предводителей республики, заговорил опять негромко. И опять все, словно только того и ожидая, враз затихли.
— Граждане, не хочу накликать несчастья… Но, говорят, правда — вроде полсти: она хоть дерет, да греет… Дозволь сказать, председатель.
Антип зажал в кулаке свою пышную бороду так, что она стала похожа на крепко связанную метлу, затем отпустил, распушивая, кивнул головой.
— Не послать ли нам, граждане, своих людей по селам уезда поднимать и их на доброе дело? Чтоб не остаться нам одним, так сказать, на бобах?
Слова не явились неожиданностью для Евдокима: со вчерашнего дня у него на уме вертелась эта мысль. И он первым поддержал предложение.
— Ехать-то ехать, а на кого дом бросишь? — откликнулись из зала.
— Выходит, тебе, Шершнев, самое время послужить республике, — подал голос помалкивавший Жидяев.
— Ну, а еще кто? — спросил Князев, и собрание стало выкрикивать фамилии.
Когда же Евдоким услышал, что в числе агитаторов в уезд едет и Михешка Тулупов, он не удержался, чтобы не оглянуться на свата Силантия. Однако тот глаз своих не показал, и Евдоким так и не узнал: обрадовался он отъезду сына или остался недоволен.
Уж небо, кряжистое полугорье и село в низине давно заслонила ночь, а Буян разбуянился — никакого удержу. На улицах шумно, многолюдно. Народ спешил по домам оповестить родных про то, что объявлена новая мужицкая власть с новыми порядками, понятными и близкими всем крестьянам.
Даже Антип Князев с его практической смекалкой и жизненным опытом вряд ли мог представить, что ждет их впереди. И все же он, пожалуй, больше всех радовался тому, что дело многих лет жизни пошло так круто в гору. Он ощущал силу, и гордость: сотни людей отдают свою судьбу в его руки. Ему, словно библейскому Моисею, предначертано вывести народ из пустыни в землю обетованную. Но тот — библейский — был пророк, а он, Антип, простой царевщинский мужик, потомок мятежной разинской вольницы. И слава богу, что не одному ему, не в одиночестве нести на себе трудности нового небывалого мира.