— Поставить самоуправление да и застыть на том — уж лучше б и не зачинать, — поддержал его Антип Князев.
— Эх, кабы знать, как оно далее пойдет-то… — вздохнул Ахматов. — Закон наш всем хорош, и сказано ясно: правительства не признавать, податей ему не платить. Вот и стал люд свою копейку по-иному считать. Всяк норовит податную деньгу, что отнимали с кровью, пустить теперь на скотину, на инвентарь, то-се… Земли весной нарежем, чем ее пахать-боронить, носом? Такое небывалое дело подняли — тут любой вперед заглядывает, жмется.
— Жмется!.. — передразнил Ахматова Щибраев. — Знаешь, есть умные слова: задумал строить собор, позаботься загодя, чтоб другие не сделали из него свиного хлева… Ужмешь копейку — потеряешь голову. Без налога нам не обойтись никак. Это я твердо знаю.
— Что подать, что налог — все одно платить, — подала голос Степанида, шуруя ухватом в печи. — А где брать-то? Одной картохой ведь кормимся.
— Погоди, Степанида, с картохой твоей, — остановил ее Казанский. — Тут про другое толкуют. Налог не по душам, а по доходам. Каков доход, таков налог, верно?
— Да откуда вам знать, что у кого в кармане? — не сдавалась жена. Она стояла в вызывающей позе, бросив на бедра большие мужские руки.
— Знаем, какие у кого доходы, не беспокойся. По списку все укажем.
Мужик в ситцевой синей косоворотке захохотал.
— А ты чего ржешь, как кобыла на овес? — обозлился Щибраев.
— Потому что смешно. Погляжу я, как ты станешь считать доходы Тулупова Силашки!
— Небось посчитаем. Все на виду, — заговорил Князев раздельно, ударяя по привычке ладонью по столешнице.
— И считать нечего! — воскликнул Щибраев. — Обложить Тулупова и прочих кулаков и лавочников! Хотят жить в волости — пусть раскошеливаются. А нет — скатертью дорожка!
В это время в избу ввалилась пара: буянский пропойца Ельцов и с ним сын Амоса Антипова Прохор. Этот в отца не пошел: Библию наизусть не пересказывал, правду по миру не искал, зато знал наперечет все кабаки волости… Прищурились пьяно на свет, затем друг на дружку… Ельцов икнул.
— Наше вам… Обчеству, стало быть…
— О! — повернулась к ним Степанида. — Вы чего, полуношники оглашенные? И как это я дверь не заперла!
— Степанида Тимофеевна… нижайшее вам… ик!
— Нечего тут, подите вон, чеченцы, бесстыжие глаза!
— Господин староста! Зря супружница твоя, стало быть… Прохор грит… ик! а я грю… надобно с народом советоваться, ась?
Прохор уселся на пороге и стащил сапог. Развернул портянку, вынул соломенную стельку, с которой посылалась труха.
— Вы чего это бунтуете? — спросил Казанский строго. — Набаловались больше некуда!
— М-м… — промычал тот, нюхая свой сапог.
— Господин староста, ты скажи на милость… Вот как я есть, хоть в холодную посади! Готовы пострадать за лево… за рево… люцию этую, ась? Проша, грю, пойдем, душа, с народом советоваться. С людом, стало быть, а! Скажи, дядя родный, — обратился он к Ахматову. — Скажи по совести: пьян я?
Ахматов отмахнулся.
— Уйдите ради бога, не пьяные вы… Уходите.
— А? Слышал, Проша? Мы тверезые, пойдем выпьем еще!
— Не-е… Я пьяный…
Мужики осуждающе посмеивались, а Степанида, у которой лопнуло терпенье, вытолкала пьяниц за дверь.
— Ну, что с такими делать? — развел руками Казанский.
— А ты на бабу свою посмотри…
— Да-а… — протянул Князев. — Запакостить все можно…
В окно опять постучали. Степанида молча взялась за ухват, прилепилась носом к темному стеклу.
— Православные, ночевать пущаете? — спросил с улицы чей-то смешливый голос.
— Вот я вам, окаянные!
— Уймись, Степанида! Порфирия не узнала…
— Тьфу! Шут тя дери, и впрямь не узнала.
В избу вошел Солдатов, снял шапку, поздоровался, оглядел мужиков.
— Дорога, братцы — Сиби-ирь… Не то кобыла тебя везет, не то ты кобылу…
— Ну, какие вести принес? Сговорились с телефонистом? — спросил Князев.
Солдатов скинул армяк, сел на табурет ближе к огню.
— Похоже, что нет, — сказал он, глядя в землю. — Ненадежный, анафема. Придется по надобности самому сидеть в Яру на телефоне, иначе наврет три короба. Денег за передачу вестей из Самары требует, жила. Я пригрозил ему. Да это что! Деньги нужны…
— М-м… Деньги, деньги, деньги… От зыбки до крышки гробовой… — бормотал Ахматов.
Князев, не слушая, продолжал:
— Нам нельзя без того, чтобы не знать, что на миру творится.
— Надо идти тебе, кум Порфирий, обратно в Красный Яр, перетянуть телефониста на нашу сторону, — поддержал председателя Лаврентий и вздохнул. — Вот когда вспомнишь добрым словом Сашу Коростелева! Тот не отступился бы ни в жизнь!