— Не может того быть, чтоб телефонист тот да не поддался умному слову! — воскликнул Князев раздраженно. — Ремесленники — на что уж балбесы, и те поддались, приутихли. Учиться своему делу стали. Прислали заявление, что кончают бастовать, поскольку для республики нужны свои мастера.
— Не шляются по улицам, не буянят, кур не воруют… Это вам что? Прошибло, значит, сознание! — подпел председателю Ахматов.
— Слава богу, прошибло, а то ведь — ну-у!.. Содом… Только и дела было, что орать дурными голосами да девок лапать. Просто беда! — сказала Степанида, не обращаясь ни к кому.
— Что верно, то верно: парни убедительные… — проговорил кто-то из темного угла.
Замолкли. Поглядывают друг на друга. Разговор явно не клеится.
— Подумаешь, посумнишься, а выходит одно: без средств — пить нам горькую чашу… — выдавливает из себя Казанский, морща брови.
— Подвержены этому… — соглашается тот же из темного угла.
— Чушь получается, мать его за ногу!
— Мда… Коммерция… А Силашке Тулупову и горюшка мало.
— То было сам посылал Михешку за оружием, а тут… Нет бы по-суседски, как полагается…
— По-суседски! Станет он тебе без надобности республику поддерживать своими денежками! Что ему надо, он получил от царя.
— Нет, шабры, добром тут не обойтись, мерой кротости кулаков-богатеев не склонить. Так нечего и лясы точить впустую. Нужно выправлять списки обложения завтра же поутру, — повернулся Щибраев к председателю. Антип кивнул.
…На другой день с утра началось заседание правления. Спорили, обсуждали, щелкали костяшками счетов. Нелегко учесть хозяйства всех мужиков Буяна и Царевщины да так, чтобы не ошибиться, не вызвать нареканий и обид. Гаврила Милохов, подкручивая свои великолепные усы, уж третий раз переписывал списки на взимание подоходного налога.
Серый день перешел незаметно в сумерки, с неба сеялась мелкая крупка. Когда совсем смерклось, из правления вышли трое и направились к подножью кряжа, на котором желтело освещенными окнами ремесленное училище. Улицы опустели, и лишь кое-где перекликались да погромыхивали ведрами бабы.
Ворота у Тулуповых заперты, ставни прикрыты. Во дворе слышны приглушенные голоса Арины и работников, завершавших дневные дела по хозяйству. У входа на конюшню с перекладины свешивался фонарь, но пока трое подошли к дому, он погас. Арина замелькала в окне кухни, накрывала на стол, собирая ужин.
Солдатов, Щибраев и Ахматов вытерли ноги на крыльце, постучали. Юркий Ахматов проскользнул в дверь первым, снял треух, перекрестился.
— Силантию Денисычу! — поклонился он Тулупову.
— Милости просим! — ответил тот, оглядывая подозрительно гостей. Он сидел на стуле в рубахе и жилете, опустив ноги в деревянную лоханку.
— Присаживайтесь… — прошлепала Арина резиновыми галошами через горницу, покачивая животом.
— Мы по делу, — сказал Щибраев, садясь на краешек стула. Остальные тоже сняли шапки, сели.
— Что ж, коль дело… А я, вишь, прихворнул, заломило ноги — впору волком выть.
— Простудил, должно? — продолжил дипломатично Ахматов, нерешительно улыбаясь.
— На погоду, видать… Эй, сношенька! Подай-ка утирку.
Арина принесла полотенце, Силантий вытер ноги, спросил, покосившись на Лаврентия:
— Так какое у вас дело, граждане правление?
— А такое, что вот список составлен… Чтобы платить подоходный налог волостному самоуправлению. Хозяйство требует средств.
— Та-ак… Значит, не на шутку взялись хозяйствовать?
— Какие тут шутки! — отозвался Солдатов.
— Да… Пора… — протянул Тулупов, как бы не решаясь спрашивать дальше. Гости молчали, и он, помешкав чуть, спросил: — И сколько же с носа причитается?
— Это глядя по человеку, по его доходам, — пояснил Щибраев.
— Ну, а все же? С меня к примеру?
— С тебя? — развернул бумагу Щибраев, будто лишь сейчас решил посмотреть. — С тебя соответственно пятьсот двадцать рублей.
— Чего-чего? — подался вперед Тулупов с раскрытым ртом.
Лаврентий повторил.
— Ой! С нами крестная сила! У кого ж такие бешеные деньги? — возопила Арина, всплеснув руками.
Тулупов насупился, хмыкнул.
— Оно и видно, что шутники хозяйственные… Это с каких же таких доходов платить мне?
— А что им? Плати, а сам по миру с сумой иди! Вот те республика без царя, без закона, пропади она пропадом!
— Ты того, молодка… Мужик твой, Михеша, кажись, в одну сторону, а ты со свекром совсем в обратную? — покачал головой Ахматов.