— Господа, что у вас творится? — оглянулся на свиту, стоявшую сзади, пожал плечами. — Губернское правление получило сообщения о… м-м… странных делах, происходящих здесь у вас. И я приехал разобраться по-хорошему. Прошу объяснить, граждане! Ну, хотя бы вы… — указал вице-губернатор пальцем в сторону Лаврентия Щибраева, стоявшего впереди всех.
Почему он выделил из толпы именно Щибраева — неизвестно. Из-за высокого роста? Так за Лаврентием стоял дылда Череп. Возможно, внимание привлекла его благообразная бородка Иисуса Христа? Или большие, пронзительно-суровые глаза? Такие глаза вице-губернатор видел, кажется, на картине Сурикова у боярыни Морозовой. Они ему не по нутру, как и вообще аскетические лица разных подвижников, упрямых, как ослы. Для таких высшее блаженство — пострадать за народ. Не любил их вице-губернатор еще и потому, что твердокаменные характеры из простонародья вызывали в нем зависть. Корректный холеный барин, он не признавался себе в тщеславии, но знал, что высший предел, которого может достичь человек в жизни, — это стать духовным вождем. И он сразу подумал, что стоящий перед ним человек — именно такой вождь.
Лаврентий ступил вперед, печально усмехнулся и резким, чуть вздрагивающим голосом проговорил:
— Господин начальник, вы спустили на нас целое войско, как на японцев. Какие уж тут разговоры по-хорошему…
Начальник смутился, передернул плечами. На что намекает этот хам? Не хочет ли сказать, что он, вице-губернатор, высший сановник империи, окружил себя казаками потому, что боится безоружного сброда?
— Зря беспокоитесь, — продолжал Щибраев. — У нас порядок, нет ни убийств, ни грабежей. Мы сами охраняем свою жизнь.
— Посягательств на вашу особу не будет, — подал голос Князев. — В этом мы ручаемся. Но крестьяне хотели бы слышать и от вас то же самое. Народ напуган, разбежался по лесам.
— Так скажите им — пусть возвратятся! — воскликнул вице-губернатор.
— Нет, это вы им скажите, — показал Князев на сход.
— Граждане! — призвал вице-губернатор. — У кого дети и жены в лесу, пусть спокойно идут по домам. Никому ничего не будет. Я даю вам слово дворянина!
И он трижды повторил это, поворачиваясь на все стороны.
Казаки, по команде сотника, вывели коней из толпы, вскочили в седла и уехали к своим в ремесленное училище. Крестьяне подались ближе к крыльцу.
— Как я понимаю, граждане, — продолжал вице-губернатор, — вам неверно истолковали манифест о гражданских свободах, дарованных императором. Манифест — это общая программа. Позже, вероятно, последуют разъясняющие инструкции, которые укажут, как согласовывать дарованные блага с действующим законодательством и когда они вступят в действие. Вы же самовольно сняли законного старшину, поставили другого да еще провели ряд недопустимых для общегосударственного порядка нововведений — создали в самодержавном государстве независимую республику! — Здесь он не удержался от ехидной усмешки, но тут же подавил ее, и лицо его приняло прежнее укоризненно-назидательное выражение. — То, что годится для французов, для русских вредно. Прошу вас, граждане, все выдуманное бросить и восстановить прежний порядок.
— Старого порядка мы не хотим, — прервал его Щибраев. — Не хотим, чтобы волостью управляли взяточники, которых навязывает нам земский начальник. Мы признаем только избранного всем народом председателя Антипа Князева.
— Да пожалуйста! — раскинул руками вице-губернатор. — Разве кто против личности Князева? Пусть себе трудится на здоровье. Но он должен, как и прежде, называться старшиной и все распоряжения свыше исполнять беспрекословно. Законы империи — одни для всех, и все обязаны им подчиняться.
— Нет, ваше превосходительство, — возразил Князев негромко и твердо. — Вам я служить не буду. Меня выбрал народ, ему я и служу.
— Ну что ж, в таком случае придется вам сдать волостную печать и документы. А вы, граждане, — говорю по душам, — одумайтесь. Посудите здраво: вы одни, кругом все по-старому, зачем лезть на рожон? Думаете, мне желательно было ехать к вам с сотней казаков? Я знаю: сотню эту вы можете разбить вдребезги и меня заодно пристрелить здесь, на этом месте. Но ведь это не все! Далеко не все. Придут войска с пушками и не оставят камня на камне от села. Подумайте о ваших детях! Вон они идут! — протянул руку вице-губернатор.
Крестьяне повернули головы в сторону, куда он показывал. По дороге из лесу длинной зубчатой вереницей тянулись люди. Их плохо было видно — начал падать снег. Пушистые клочья, кружась, закрывали дорогу трепетней завесой. Шествие приближалось, темные пятна превращались в живых, иззябших женщин и детей с котомками за плечами, с палками в руках. Они шли сквозь снег гуськом, как слепцы, и их неспешное движение сопровождал надсадный голос. Кто-то странно, будто на похоронах, сказывал свое горе. От этого жалобного причитания, от накатов однообразно-диковатых звуков по спине Евдокима пробегали мурашки. Он прислушивался к словам, не совсем понимая, что происходит, но всей кровью чувствуя: с этим тяжелым снегом, с неверной кандальной поступью людей наплывает что-то скорбное, леденящее душу. Жалкая вереница бредущих, ломкие вскрики женщины словно завораживали, нагоняли гробовую тоску.