И Евдоким, готовый к борьбе, вздрогнул и нервно осклабился. Тело вдруг ослабло, нестерпимо захотелось сесть. «Что ж, — подумал он, — Антип прав. Пусть будет худо нам одним: такова уж вечная участь революционеров. Люди пусть живут. Пусть живут, пока поднимется весь народ земли русской». В горле Евдокима шевельнулся горячий ком, мешая вдохнуть. Сзади дернул за полу Череп-Свиридов. Евдоким разжал пальцы, державшие в кармане смит-и-вессон, поднял медленно руки и скрестил их на груди.
Антип вздохнул, вынул из кармана тряпицу, развернул, достал волостную печать и, шагнув вперед, протянул вице-губернатору. Тот взял, сделал знак судебному следователю, худому и желтому, стоящему позади свиты, сказал вполголоса:
— Остальное, кажется, относится к вашей компетенции?..
— М-м… Не уверен, ваше превосходительство. Не уверен, что получу санкцию прокурора на судебное преследование этих, — ответил тот так же шепотом. — Губерния не на военном положении.
— К сожалению… Но вы готовьте материал дознания, обойдемся без суда. Административная ссылка, слава богу, не отменена.
Следователь наклонил голову. Из-за угла выкатилась коляска. Вице-губернатор поднял бобровый воротник шинели, натянул перчатки, кивнул свите. Коляска укатила. И тут же сход зашевелился, пошел бурунами, разбиваясь на кучки, расползаясь. Товарищи-единомышленники, революционеры из Царевщины и Старого Буяна, обступили свое правительство, смотрели безмолвно в землю глазами-полушками, чувствуя себя оглушенными, раздавленными. Евдоким, закусив хмуро губу, думал о своих односельчанах, с которыми сросся сердцем и мыслями, и ощущение невозвратной утраты холодным ужом ползало по груди. Не то, привычное, ноющее, что не покидало его после смерти Анны, а какое-то ядовито-острое, удушающее обидой.
Редко, глухо начал бить церковный колокол. Его печальные удары брали за сердце. Слезы тяжело скатывались по лицам женщин, и казалось, это они, капая, звенят о побелевшую мерзлую землю. Снег сыпал все гуще, по-зимнему.
Суровый, непоколебимый Щибраев мужественно улыбнулся, но все видели, чего стоит ему эта редкая на его лице улыбка. Никто ничего не сказал; слова были не нужны. Обнялись с Антипом, пожали друг другу руки.
…В тот же вечер они исчезли из села. Разминировав мост, с ними ушел Григорий Фролов и Евдоким с Череп-Свиридовым и Чиляком. И хорошо, что ушли. Если днем полицейские чины пытались вручить повестки председателю и его товарищам, то на другое утро количество повесток стало в десять раз больше. Начались повальные обыски. Искали руководителей самоуправления, искали оружие, но оружие было спрятано в лесу, а мужики прятались по селам. На Мышкином пчельнике оказалось тесно для всех и небезопасно. Ушли ночью в Курумоч к приятелю Щибраева Стеклову, от него — в Камышинку к Сытникову. Там их чуть не схватили. Пришлось оврагами убегать в Царевщину к зятю Князева. У него скрывались несколько суток. Но в родном селе их кто-то выдал полиции. Предупрежденные односельчанином, они успели убежать в Новосемейкино, где к ним присоединились Порфирий Солдатов и бывший староста Казанский. Однако и оттуда пришлось вскоре уходить. Кольцо сжималось. Поразмыслив, четверо решили забраться на глухую заимку в Кобельминском лесу, а Князев отправился в Самару налаживать связь с образовавшимся недавно Советом рабочих депутатов.
Евдоким и его новые друзья эсеры ушли с Мышкиного пчельника следующим утром после ликвидации республики. Ушли в многолюдье Самары, и город поглотил их.
Глава двадцатая
Буйно шумели дни свободы. «Народка» бурлила, но «говорильня» начала уже надоедать. Рабочие посещали собрания не так охотно, как в первые дни, а если заходили, то чаще в Совет рабочих депутатов, который помещался на втором этаже. Правда, недостатка в любителях митингов и теперь не было, но публика шла уже не та, большей частью праздношатающаяся. Однако это мало смущало главных ораторов от социал-демократов и эсеров: они продолжали спорить между собой, произносили пылкие речи, не обращая внимания на то, что зал кишит переодетыми жандармами. Филеры чуть ли не на пятки им наступали, усердствовали и черносотенцы. Однажды ночью они выследили расконспирированного Арцыбушева и напали на него возле самого дома. Хорошо, что поблизости оказался патруль дружинников, иначе бы погиб видный большевик.
Сегодня, на третий день забастовки, «народка» опять полна. Дружины социал-демократов и эсеров с утра приведены в боевую готовность, по городу ходят вооруженные патрули. Из Москвы продолжают поступать неясные и тревожные вести: Петербургский Совет арестован: события развиваются не так, как хотелось бы революционерам.