Евдоким заглянул в «народку» под вечер. Шура Кузнецов, у которого он жил последние дни, сказал, что сегодня на митинге должен выступать со своей программой оратор новой либеральной партии октябристов, и Евдоким решил послушать, на кого тот будет гавкать. Поднимаясь по лестнице, он вдруг увидел странную фигуру: толстый, короткий человечишка в черной до пят шинели, которая топорщилась спереди, как у беременной бабы, стоял на лестничной площадке с револьвером в руке.
«Ба! Никак это Попасович! Конечно, он. Ух ты, как грозен!..» — остановился Евдоким напротив своего бывшего однокашника.
— Ты что здесь торчишь? — спросил удивленно.
— Революцию охраняю, — ответил Попасович с достоинством.
— Кого-кого? — переспросил Евдоким.
— Охраняю оратора нашей революционной партии семнадцатого октября! — указал Попасович на дверь в зал.
— Ага… Телохранитель… — понял Евдоким и еще раз оглядел его. — Почему же в зал не идешь?
— Я не желаю слушать глупые речи ваших ораторов, призывающих к беспорядкам. Я против всякого насилия.
— Ну, так спрячь пушку и катись отсюда!..
После встречи с Попасовичем слушать либерального оратора расхотелось. Евдоким направился в Совет рабочих депутатов, авось увидит там кого-либо из своих. Комната Совета на втором этаже полна народа — собрались, должно быть, на заседание.. Вокруг длинного стола расположились депутаты, оживленно разговаривая. Сашка Трагик и Кузнецов стояли рядом у окна. Евдоким помахал им рукой, приблизился. За столом сидел человек с завязанной теплым шарфом шеей. В нем нетрудно было узнать того самого Михаила Заводского, который поднимал в Щепновке крючников. Встряхивая пышной шевелюрой, он доказывал что-то мужику в стеганом кафтане. Тот сидел спиной к Евдокиму, и была видна лишь сизая, стриженная под машинку, изрытая шрамами голова.
— Мишка, да ты что, не веришь Шестипалому? — размахивал он возбужденно руками. — Да мы ж с тобой, Мишка, купчин брюхатых — во! А? — И крючник Шестипалый, раскрыв щербатый рот, прошелся по зубам грязными ногтями так, будто в комнате крутнули трещотку. — Да разве ж это солдаты? Видимость одна! Тьфу! У них даже ружей нет. За-пас-ники!.. И что же вы думаете? — прищурился он на депутатов. — Они хотят равняться с нами, крючниками! У нас союз, нас дума боится, двенадцать тыщ целковых выдала безработным, это тебе что? Между прочим, тыщонку тебе на оружие подбросили? Нет, ты скажи, подбросили?
— Ну, подбросили, — усмехнулся Михаил Заводской.
— Ага! А эти самые запасные заняли нашу ночлежку и грозят еще пустить город на поток… Не отпускают, вишь, по дворам, к бабам!
— Гражданин Шестипалый, — подал голос Воеводин, — Совет не может приказать военным властям очистить ночлежку Кириллова.
— Не может? Врешь, чать… — посмотрел тот на Воеводина с сомнением. Вдруг спохватился: — А ты скажи, и мы сами их вытряхнем. У них же ружей нет! Ты только скажи, — повернулся он к Михаилу Заводскому и ударил треухом по колену.
Депутаты переглянулись. О том, что призванные в связи с войной запасники мутят, Совет знал, но никто не ожидал, что дело дойдет до столкновения с крючниками.
— Потолковать бы надо с солдатами… Да и с грузчиками заодно, — сказал озабоченно Коростелев… — Масса эта… Нужно объяснить им, что роспуск по домам зависит от победы революции.
— Верно, — поддержал Коростелева командир боевых дружин. — Это — наш резерв. Если поговорить с ними как следует…
— Тогда вот что: отправляйся-ка ты, Саша, в Кирилловскую ночлежку и займись запасниками, а я потолкую с безработными, — сказал Михаил Заводской. — Товарищ Шестипалый, соберешь завтра своих на митинг?
— Для нас это — раз плюнуть!
Когда Коростелев и Шестипалый ушли, Михаил Заводской сказал задумчиво:
— Вот, товарищи, еще одно доказательство того, что нам необходим исполнительный комитет. Хватить митинговать, пора заниматься практической работой.
— Пора… — отозвался Кузнецов, и тут же резким диссонансом голос с хрипотцой:
— Граждане товарищи собрание, поспособствуйте честной женщине… Ведь что делает, разбойница!
— Не верьте ей, подлой! Это она всех поедом ест! — врезался другой натренированный голос.
— Да вы кто такие? — спросил изумленно Михаил Заводской.
— Мы? — переглянулись бабы, как бы говоря всем своим видом: «Вы слышите, люди добрые? Он нас не знает!» Затем вторая, с натренированным голосом, пояснила: — Мы, стало быть, торгуем-продаем. Насчет моченых яблок… У меня ж, милые мои, яблочки — на свете таких не найти: кругленькие, тверденькие, как личико дитяти. А у нее? Да у нее сморщенные, как она сама!