Две тысячи присутствующих на митинге повернули головы. На улице темень, но стоящим возле окон хорошо были видны на белом фоне снега черные шеренги с частоколом штыков над головами.
— Солдаты! — ахнул кто-то громко, до испуга удивленно. И точно пол накренился: все люди посыпались к окнам.
— Граждане, без паники! — прозвучал строго голос со сцены. — К нам пришли бастующие солдаты-артиллеристы. Успокойтесь, граждане, послушаем их!
И, как бы в подтверждение его слов, опять раздалось дробно: «Трам-та-та-та-там!»
А вслед за тем другой взволнованный голос крикнул от двери:
— К оружию, граждане! Мы окружены войсками!
Собрание ахнуло и взревело. Возмущение, недоверие, страх. Взметнулись сжатые в негодовании кулаки, оскалились рты.
— Ах, разрази тя гром! — выругался Антип и почесал затылок. — Попал из огня да в полымя…
— Ни с места! Бежать некуда! Надо продержаться час, и на помощь подымется вся революционная Самара! — продолжал выкрикивать все тот же резкий требовательный голос. — Забаррикадируемся и будем стоять. Здесь сто вооруженных дружинников! За дело, граждане!
За спиной Антипа что-то пронзительно заскрипело, треснул сломанный стул — случайная публика шумной грудой попятилась к выходу.
Другие, сбитые революцией воедино, бросились к окнам и, еще не зная что к чему, принялись укреплять осажденное здание. Пестрая каша перестала бурлить — словно в котел плеснули ушат ледяной воды.
Яростно грохотала передвигаемая мебель, проемы окон закладывались скамейками, столами. Мелькали руки, слышалось сопенье, приглушенные ругательства и вместе с тем было спокойно, будто шла обыденная привычная работа.
Князев с уважением смотрел на рабочих, не утративших в беде зрячести. Да, это не мужики темные, разбегающиеся кто куда при первой угрозе: у этих вместо страха — озлобленность, вместо подавленности — приподнятость, вместо равнодушия — злорадство.
Брошенный натиском от стены к стене, Князев застрял в нагромождениях мебели возле окна. Присел, расправил пышную бороду, вынул из кармана револьвер и начал устраиваться у бойницы не спеша, по-крестьянски, будто не к бою готовился, а на сенокос или пахоту. Слева и справа от него устраивались дружинники.
А за окном опять раздался барабанный бой и сигнал горниста. Князев выглянул на улицу в щель между скамейками — к главному входу шествовал офицер с белым платком в руке, в сопровождении двух солдат. Внизу начались какие-то переговоры. А через минуту стало известно: офицер предложил осажденным сдать оружие и освободить помещение. В случае неповиновения после трехкратного барабанного боя войска двинутся на штурм.
Зал вспучился шумом и стих. Разноречье голосов, как ворох сухих листьев, подгоняемых ветром, взметнулось вверх и рассеялось по углам.
Князев поглядел в окно. «Да… Слова офицера — не пустая угроза: войск кругом видимо-невидимо. Лестницу уже тащат… Туча солдат против ста дружинников с двумя тысячами безоружных граждан… История повторяется… Сила душит правду… Буян!»
Вдруг он увидел Евдокима Шершнева, остроглазого Шуру Кузнецова и еще нескольких молодых, незнакомых ему людей. Они пробивались сквозь толпу к сцене, держа в руках какие-то свертки. «А ведь у них бомбы!» — догадался Князев и приободрился. Тем временем на сцене скучилось много людей. Они о чем-то спорили, яростно жестикулируя. Публика в зале тоже разделилась. Обывательская часть размякла, отшатнулась от рабочих, настроенных по-боевому, и в короткое время невидимая щель, разделявшая этих разных людей, разверзлась во всю ширь. Ядовитый чад пополз по зданию, испуганные обыватели не говорили, а словно выпаливали из поганого ружьишка всяческие слухи и взвинчивали себя еще больше.
«Подожгут… Сгорим все… запорют шомполами… девок пустят на шап-шарап…»
Снаружи раздался второй предупредительный барабанный бой, и стало ясно: революционная Самара на выручку не придет. Скопище случайных людей вновь заорало дурными голосами. Командир боевой дружины, брезгливо поморщившись, объявил:
— Публика может покинуть зал.
— Как? Без сопротивления? — взъярился огромный человек в коротком кафтане. Подскочив к командиру дружинников, он начал ему что-то доказывать, рвал на себе волосы, кричал: — Надо драться до последнего, капитуляция — измена революции.
Но тот лишь рукой махнул. Понурив голову, пошел куда-то за кулисы, нехотя, как на эшафот.
Барабаны ударили в третий раз, и в этот момент Князев увидел, как с крыши «народки» под ноги солдатам полетели пакеты. Солдаты шарахнулись в стороны — бомбы! Но тут к бомбам спокойно подошел полковник Баранов, поднял все четыре штуки на руки, как арбузы, и стал говорить что-то с укором солдатам. Князев вздохнул устало. «И бомбы не взорвались!».