Намотавшись так, что уже ноги не держали, Евдоким решил все же поспытать счастья еще раз и направился на улицу, где жил Сашка Трагик. Заходить прямо в дом было рискованно: кто знает, благополучно выбрался Коростелев из «народки» или влип в историю.
Евдоким принялся прохаживаться поблизости, авось кто-либо выглянет на улицу: за водой пойдет или в лавку. Кажется, совсем недавно гулял он здесь с Аннушкой… Теперь все стало серым, унылым. С перекрестка дом Коростелева виден хорошо, но там словно все вымерли. Чтоб скоротать как-то время, Евдоким принялся считать в уме верблюдов. Когда число их перевалило далеко за тысячу, из калитки знакомого дома показались две женщины с кошелками в руках. Сердце Евдокима екнуло: одна из женщин была Сашкина мать. Озабоченно разговаривая, они повернули за угол; Евдоким, чуть приотстав, двинулся следом. Так прошагали они улицу, другую, затем женщины стали прощаться. Дальше Сашкина мать пошла одна. Евдоким прибавил ходу и, обгоняя ее, заглянул в лицо.
— Тетя Настя, вы меня помните?
Она прищурилась на него, вздохнула.
— Как не помнить! И зазнобушку твою несчастную помню. Эх, горе горькое…
— Дела у нас, тетя Настя, того….
— Куда уж хуже!.. Если ты к Саше, то дома его нет и не будет.
— А что с ним, схватили?
— М-м… Не знаю.
— Н-да… Многих похватали. Куда ни сунься, везде черный фургон поджидает. Обложили со всех сторон, что тебе волков, деваться некуда. Не посоветуете ли чего, тетя Настя?
— А вы у меня совета спрашивали, когда лезли в самое…. На вот, неси кошелку! И веди меня, как следовает… Не видишь — казаки впереди! — заговорила она сердито и начала прихрамывать.
Не доходя до частной гимназии Беккера, отняла кошелку, велела подождать на улице и скрылась в подворотне. Минут через двадцать появилась опять, дала знак Евдокиму подойти. Пошептались. Затем, сунув ему в руку трешницу, тетя Настя смешалась с прохожими.
…Вечером Евдоким сидел в подвале частной гимназии Беккера. Было жарко. Под котлом водяного отопления гудело пламя, дядя Коростелева Митрий, широкоскулый мужчина лет сорока, то и дело подкидывал уголь в топку, а Александр со своим гостем пили в закутке чай. Перед ними на ящике — жестяной чайник, ломти хлеба, крутые яйца. Коптилка тускло освещала удрученные лица товарищей, обсуждавших события последних дней. Вулканическая жизнь Самары оборвалась, реакции перешла в наступление. Сегодня социал-демократы еще раз пытались устроить митинг в помещении общества приказчиков, но нагрянули казаки и велели публике разойтись. На заявленный протест, что это-де нарушение манифеста 17 октября, пристав ответил:
— То было семнадцатое октября, а теперь двенадцатое декабря.
Позже состоялось нелегальное собрание районных партийных работников, где обсуждался вопрос о переходе всей организации на боевое положение и начале партизанской войны с местной властью. Однако известие о неудаче Московского восстания прервало дебаты. Решено было вернуться в подполье и заняться организацией рабочих и агитацией.
— Так что мне придется из города исчезать и работать в строгой конспирации, — заявил Коростелев.
Евдоким посмотрел на него исподлобья и ядовито усмехнулся:
— Значит, разбегаетесь по норам, как крысы? А я?
— Что ты?
— Куда я должен разбегаться?
— Тоже надо выждать некоторое время.
— А почему бы тебе не прихватить с собой и меня в подполье? — спросил Евдоким с надеждой.
— Это пока, к сожалению, невозможно. Ты уж не обижайся, Дунька. Со временем я дам тебе знать и помогу.
— Тэ-эк… Ясно. Пока Шершнев был нужен, вы его использовали, а когда хвост вам поприжали, Шершнева по боку? Мило…