Позже Ульянов в Царевщину к нам с товарищами своими заезжал. Тут и я его увидел. Алексей Александрович Беляков, учитель наш, приводил в гости. Все трезвое общество сошлось. Приехал и Амос знакомца повидать. Только и в тот раз разбил молодой нашего старого книгочея по всем статьям. Да еще посмеивался: дескать, трудно ему состязаться с тем, кто знает Библию наизусть… Н-да…
Стал меня Амос книгами ссужать. Первую, помнится, «Князя Серебряного» дал, потом «Пугачевщину». Много я перечитал у него всяких: и Шелгунова, и Бакунина, и князя Кропоткина сочинения, и других, которые о крестьянах писали. А когда приехали к нам учителями братья Петровы, тут дело и вовсе в гору пошло. «Французскую коммуну», газету «Труд» читали. Собрался у нас кружок — человек пятнадцать под видом трезвого общества, да только вскоре братьев Петровых в Елшанку перевели — поп-ябедник донос на них накатал. Пришлось нам самим образовываться. Позже и я ездил в Елшанку не раз, когда надоумил меня черт овсом спекулировать. Смекнул: авось удастся подработать на книги хорошие… Н-да… Жуть — затея! Зато ящиков с запрещенными книгами Гавриле Гаврилычу повозил изрядно. Так мало-помалу и того… От церкви отошел, обезбожел. Власти да попы свергли моего бога, а ихний мне чужой. Ни суда, ни совести — хитрость, обман…
Антип умолк, лег на спину, подложив руки под голову.
«А я-то думал!..» — чуть не вырвалось у разочарованного Евдокима, ожидавшего рассказа, пересыпанного жуткими сценами. А тут жизнь как жизнь, каких тысячи кругом. Получалось, что не «обозленность личными неудачами» заставила этого диковатого приказчика искать правду, не она разрушила в его крестьянской душе вековую веру в царя-батюшку. Тогда что же? Народнические брошюрки, которыми ссужал его Амос Антипов? Евдоким пожал плечами.
На сизой от рассеянного света звезд заволжской стороне мерцал желтоватым пятнышком костер. Издали казалось — там играют в прятки с огнем: пламя то покажется, то хитро спрячется среди кустов, и трепетные пятна от него расплываются и тонут в темной воде. Из лесу потягивало теплым душком сосновой смолки, что-то скрипуче покряхтывало, невидимое в плотном сумраке.
Евдоким неожиданно съязвил:
— Небось, дядя Антип, посади тебя в тюрьму, быстро бы излечился от революционной, так сказать, болезни?
Сказал и тут же пожалел, что попусту обидел доброго человека, который заботится о нем, как отец родной. Нехорошие слова вырвались, хотелось как-то сгладить впечатление от своей глупости, но мысли сухо пересыпались в голове, а сухим песком щель не замажешь.
Встряхнув кудрями, Евдоким покосился на торчащую веником бороду Антипа. Тот лежал молча, и непонятно было — обиделся он или нет. Вдруг прислушался, сел. Евдоким тоже приподнялся, навострил уши. Слева, у самого берега, в тени послышались частые шлепки весел, поскрипывание уключин: кто-то греб по-волжски, «с подергом». Антип торопливо поднялся, крикнул по-совиному.
— Ага! — раздалось снизу негромко, затем зашуршал песок под днищем.
— Идем принимать груз у Солдатова, — сказал Антип Евдокиму, и они направились к воде по крутой, едва приметной козьей тропке.
Немного спустя на более ясном фоне неба возникли три черные фигуры с ношей на плечах. Опустили к ногам груз. Евдоким догадался уже, что в тюках оружие, и сказал себе: «Эге! Мужики-то не шутят»… И радостно засмеялся.
— Фу-у!.. Заждались небось? Путь не близок, умотался… — отдуваясь и вытирая лоб, сказал Порфирий Солдатов. — Вот получайте полтора десятка ружей и двадцать револьверов, — ткнул он ногой в мешок. — Другой раз, слышь, так не повезет. Придется пускать шапку по кругу. Червонцев едва ли хватит на динамит: мордвин-приказчик из каменоломен дерет, подлец, втридорога да еще скулит, мол, такому честному человеку, как он, не миновать на каторге кандалами из-за нас звенеть… Утопить сукина сына — и вся недолга! Может, ты, Антип, подкинешь плотик на благое дело? Чать, капитан твой Барановский не обедняет… Иначе с деньжонками — швах.
— Плот будет, все готово. Только гнать придется тебе. Ночью. Подбери из сплавщиков, чтоб шито-крыто… — предупредил Антип.
— Было бы чего сплавлять… Вот вам газета. Не какая-то нелегальщина — хе! — а «Правительственный вестник»! О броненосце «Князе Потемкине Таврическом» пишут. Дело-то, братцы, ух заварилось на Черном море! Ку-да-а!.. Красный флаг подняли матросы на корабле, офицеров — за борт! Блошку за ножку, а? — засмеялся Порфирий. — А сами ушли гулять по волнам, народ поднимать. За ними еще один корабль ушел. Дела, мужики, — не зевай! Да-а… Тут бы всем разом взяться и… — стукнул Порфирий кулаком по кулаку. — А то один зачнет, а другие сидят. Так вот и давят по одному… Вот тут еще листовки, — протянул Порфирий Антипу припахивающую керосином пачку. — Давай разделим. Городские социалисты крепко супротив Думы говорят. Бойкот объявляется. Это значит — Думу, как она не правление трудового народа, не признавать. Ну, нам-то и сам бог велел… Сашка Трагик обещал приехать послезавтра. Петров день, народу набьется полная церковь, так что можно будет раздать потихоньку листки.