Из кармана куртки торчала бумажка. Евдоким развернул ее. Это листовка, которые раздавали в городе перед отъездом. «Вставай, народ рабочий!» — называлась она. В ней писалось о расстреле демонстрации 13 октября возле почтамта.
«Революционный пролетариат Самары обращается ко всем рабочим России с призывом вооружаться и восставать за свою рабочую волю».
В листовке слово и к крестьянам:
«Идите с нами, рабочими, отвергайте Государственную думу! Несите силы, деньги, оружие для восстания!»
А в конце оригинальная приписка, похожих на которую никогда раньше не встречалось.
«Так говорю я вам, товарищи, именем Самарского пролетариата. Все, к чему зову, — решено на многотысячных собраниях». И подпись: «Председатель собрания революционной Самары, член РСДРП».
— Шура! — позвал Евдоким Кузнецова и, когда тот вышел в коридор, спросил, показав листовку:
— Это кто же такой — председатель революционной Самары?
Кузнецов поморщился.
— Да «Варенька», будь он неладен… Чертов авантюрист… Издал без санкции комитета от своего имени. Двадцать тысяч! Вот и расхлебывай теперь…
— Он не рабочий?
— Студент бывший. Застрял в городе и в момент стал трибуном. Любимый оратор на всех митингах. Самообладание у него — что надо! Никогда не теряется — тут надо отдать ему должное. А нашим медноголовым мещанам обязательно божок нужен. Побегут скорей за популярным оратором, чем за партией. Я уверен: этот «Варенька» — скрытый поклонник учения о первенствующей роли личности в истории, в наполеончики метит… Ну, мы еще займемся этим «трибуном».
Кузнецов откровенно осуждал «Вареньку», а Евдоким помалкивал. Как бы Шура ни крестил таких людей, — они нравились Евдокиму своей независимостью и отвагой. А что? Свобода так свобода!
Поезд приближался к станции Довлеканово. Делегатов еще в Самаре предупредили, что на линии неспокойно: в Кротовке скопились пассажирские поезда, пассажиры выхлестали в буфете вино, а сам буфет разгромили. На станции Толкай разогнали стрельбой охрану и служащих побили. Саму Уфу тоже лихорадит черносотенный террор. Однако поезд пока что двигался без препятствий. Прошел и Довлеканово, не подозревая, что начальник станции, до стачки бешено наживавшийся на погрузках зерна, послал по линии устрашающую телеграмму:
«Поезд анархистов-головорезов, вооруженных до зубов, направляется в Уфу, чтоб захватить город и разоружить гарнизон».
Утром, когда состав миновал мост через Белую и до Уфы оставалось версты три, ход поезда резко застопорился.
Евдокима швырнуло вперед, он выругался, потирая ушибленное место.
— Чертов машинист! Пьяный он, что ли…
— Может, тебе князя Хилкова подать?.. — подковырнул его Кузнецов и выглянул в окно. Паровоз шипел, окутавшись паром, поезд едва полз, а к нему бежали шеренгами солдаты с винтовками наперевес.
Вдруг раздался взрыв, за ним еще, еще. Лязгнули буфера, поезд дернулся и встал. Наступавшее войско вмиг повалилось на землю, залегло.
— Кто-то бросил бомбы!
— Товарищи, пр-ровокация!
Делегаты выхватили револьверы.
— Не стрелять! — раздались встревоженные голоса. — Здесь какое-то недоразумение!..
Солдаты лежали вдоль полотна, рабочие толпились в дверях вагонов, и никто ничего не понимал.
Из поезда выскочил румянощекий чиновник из союза железнодорожников, подался к офицеру, маячившему в отдалении. Офицер ответил, что у него приказ не пропускать состав в город, и пригрозил:
— Если бомбометчики посмеют бросать бомбы еще, я атакую поезд.
Делегаты только руками развели. Но вот на полотне показались, жандармы. Начальник объяснил пехотному офицеру, что он, ротмистр, приказал положить на рельсы петарды, но не успел предупредить солдат. Колея впереди разобрана.
Посматривая подозрительно на делегатов, жандармский начальник приказал своим обыскать вагоны. Те — рады стараться — пошли шарить по всем вагонам, совали руки в мешки с мукой — искали динамит, вскрывали ящики с мылом — нет ли пулеметов. Все облазали, обнюхали — тщетно. Пришлось свинчивать рельсы и пропускать поезд в Уфу. Там загнали его в дальний тупик, и охрана разошлась.