У вокзала их перехватил румянощекий чиновник из железнодорожного союза, предупредил, что ночью их вагоны прицепят к пассажирскому составу и отправят в Самару — больше делать им здесь нечего. Кузнецов кисло усмехнулся.
— Что, лаяли, пока не хапнули кость? Теперь снова на цепь?
Чиновник, не удостоив его ответом, важно удалился. Кузнецов плюнул вслед, загнал руки в карманы. Лицо стало озабоченным.
— Ты вот что, Шершнев, валяй-ка с этими в Самару. Найдешь Сашу Трагика, пусть передаст в комитет: я остался в Уфе — тут дел невпроворот. Вот слушай…
И Кузнецов принялся выкладывать то, что понял из разговора на конспиративной квартире. Дела в Уфе не ахти. Комитет явно тушуется перед профсоюзными волками, которые по своим взглядам «ушли недалеко от нашего бобика» — указал Кузнецов в сторону, куда скрылся румянощекий. Если за них не взяться сейчас же, то не исключена возможность, что забастовка на этом участке дороги сойдет на нет. Союзы кишат доносчиками, боевые дружины малочисленны, для черной сотни — раздолье. Между тем на станции Уфа введен восьмичасовой рабочий день и еще практикуется «бойкот на работу». Иначе говоря, тянут волынку: то, что можно сделать за час, мусолят полсмены. Это очень важный момент, свидетельствующий о тесной спайке рабочих.
— В общем, передашь, что я побуду тут с неделю, а может, и больше, а там посмотрим, — напутствовал Кузнецов своего напарника, прощаясь. Они расстались, а утром поезд, в котором ехал Евдоким, пробежал половину пути до Самары. Евдоким в третий раз уже брался за газету с манифестом, выискивал в нем хоть намек на то, что интересовало его больше всего, но так ничего и не нашел: все было туманно, расплывчато, неопределенно, обо всем можно толковать так и этак, реформ ждать сегодня, а может, и через годы. Так постепенно среди обломков мыслей и сомнений, среди восторженной галиматьи и холодной подозрительности прорезалось колючее слово: «обман».
В газете крупным шрифтом было набрано:
Божьей милостью,
Мы, Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.
Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великою и тяжкою скорбью преисполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным и печаль народная — Его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству Державы Нашей.
Великий обет Царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты. Повелев надлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, Мы для успешного выполнения общих преднамечаемых Нами к умиротворению государственной жизни мер признали необходимым объединить деятельность высшего Правительства.
На обязанность Правительства возлагаем Мы исполнение непреклонной Нашей воли.
1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний, союзов.
2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, представив, засим, дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку и
3. Установить, как незыблемое право, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей.
Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиною, помочь прекращению сей неслыханной смуты и вместе с Нами напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле…
Дан в Петергофе в 17-й день октября в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот пятое, Царствования же Нашего одиннадцатое.
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:
«Что это за «вновь установленный законодательный порядок?» Как это «привлекать в Думу по мере возможности»? Чем обеспечить неприкосновенность личности?» — в который уж раз спрашивал себя Евдоким. Из головы его не выходило тайное собрание на дебаркадере неделю назад, «Временный Закон по Старо-Буянскому самоуправлению», в котором было все, что нужно для жизни народа. И вот царский манифест — куцый и непонятный. Евдокиму не хотелось ни с кем разговаривать, он не прислушивался, о чем толкуют его спутники, ударяя себя азартно кулаками в грудь. Что они знают? Кто знает, куда повернет теперь стрелка компаса революции? Манифест неясен, но, возможно, выйдет ему толкование? А если нет? Значит, обман? Неужели кучка придворных чиновников столь беспардонно, нагло и просто обставляет многомиллионный российский народ? Словно детям малым показали привлекательную цацку и дети успокоятся. Но эта цацка — айсберг страшный! Маленькая ледышка радужно играет под солнцем на поверхности океана: все любуются ею, и никто не подозревает, какую опасную подлость таит она под водой.