17 ноября
У нас что-то похожее на любовь втроем. Вчера мы были в кино. Надя разрешила нам проводить ее до дому. Сегодняшний день мы провели в подмосковном лесу на лыжах. Этот день навсегда останется в моей памяти.
Мы углубились в бор. Вокруг царила величественная тишина. Сосны горделиво стояли в своих горностаевых накидках и, казалось, приветствовали нас, наклонив ветви. Кусты будто завернуты в вату.
Голос Нади в лесном безмолвии звучал как-то по-особому, я наслаждался им, как музыкой. В ее устах обычные слова приобретали особую значимость. Потом разговором завладел Николай. Он увлекательно рассказывал о своем детстве, о войне.
Я молчал. Мне было грустно. Грустно оттого, что я люблю Надю, а она не догадывается об этом. Мне казалось, что если я малейшим намеком выдам ей свои чувства, она будет презирать меня.
И еще мне грустно оттого, что я должен играть третье «необходимое» лицо. Я давно заметил, что Надя избегает с Николаем встреч наедине, поэтому он всегда приглашает на эти свидания меня.
- Что же вы все время молчите? - несколько раз спрашивала меня Надя. Мне только и оставалось пожимать плечами.
- Бука вы! - с милой улыбкой бросила она мне. За такую улыбку я благодарил свою судьбу.
Наконец оба умолкли: или наговорились вволю, или оборвалась нить разговора. Я глянул на одиноко стоявшую на поляне сосну, запушенную снегом, и на память прочел стихи Лермонтова.
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
Прочел я их с чувством. На лицо Нади, разрумянившееся от мороза, набежала тучка. Может быть, стихи разбудили в ней грустные воспоминания, а может быть, она догадалась о моих чувствах к ней.
- Вы любите стихи? - спросила меня Надя.
- Кто же их не любит!
- Есть такие, что не любят.
Николай посмотрел сначала на меня, потом на Надю. Похоже, что камешек брошен в его огород. Он никогда не читал стихи.
- Прочтите еще что-нибудь, - попросила Надя.
Стихов на память знаю я много, почти всего Лермонтова, Блока, Есенина, добрую половину стихов Пушкина. Читал на заданные темы.
- О зиме, - просила Надя. Я читал о зиме.
На меня нашло то, что поэты называют вдохновением. Когда Николай попросил прочесть стихи о любви, тут я дал себе волю, Мы стояли на поляне под одинокой сосной. Надя все время смотрела на меня. Я видел, что стихи, как музыка, волновали ее, увлекали воображение. Николай стал задумчивый и хмурый. Я прочитал и два своих сонета, посвященных Наде. Не знаю, догадалась ли она об этом.
- Вы, наверное, и сами пишете стихи? - спросила она, когда мы возвращались к электричке.
- Куда там мне! - отмахнулся я.
- Этому я не поверю.
- Он тайком от всех кропает свои стишата, - заметил Николай с явным расчетом, чтобы уязвить мое самолюбие. Мне стоило немало усилий, чтобы подавить в себе обиду и не ответить грубостью.
- Я хотела бы почитать ваши стихи, - сказала Надя.
Я сделал вид, что не слышал. Мы молча шли к станции, усталые и проголодавшиеся. Мне так и не подвернулся удобный момент показать перед Надей свое лыжное искусство - на нашем пути не встретилось ни одной высотки, откуда можно было бы лететь стремглав, ловко лавируя между стволами деревьев. Но на сегодня хватит и стихов.
- Неплохо бы нашу прогулку повторить в следующее воскресенье, - заметила Надя.
- Обязательно! - обрадованно воскликнул Николай.
Я промолчал, обиженный на Николая. «Кропает стишата». Стишата, цыплята, котята…
- А как вы думаете? - спросила меня Надя.
- Не знаю. Если будет настроение, - сухо ответил я, уверенный в том, что без меня прогулка не состоится.
- Поэты все делают по настроению, - заметила Надя. - Вы, наверное, жалеете, что провели сегодня день в лесу?
- Нет. Почему же? - ответил я с той же сухостью.
До станции мы все молчали, и в нашем молчании было что-то неловкое. Мы все трое чувствовали, что хорошо проведенный день чем-то испорчен.
Проводив Надю до станции метро (дальше она не разрешила провожать), мы возвращались домой. Николай был задумчив и рассеян. У общежития он как бы невзначай бросил:
- Ты, оказывается, хитрец.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Так просто. - Он принялся насвистывать какой-то грустный мотив.
И вот я сижу за своими дневниками и думаю о том, что эти прогулки втроем надо прекратить. Боюсь, что рано или поздно мы рассоримся с Николаем. А я не хочу этого. Ссориться с другом из-за девушки - глупо.
Чем больше я думаю о любви, тем чаще прихожу к выводу, что она соткана из самых тончайших противоречий. Это никогда не уравновешивающиеся чаши весов: на одной стороне - радость, счастье, блаженство, на другой - сомнения, тревоги, ревность. Моя любовь к Наде пока дает мне одни мучения, горькие раздумья. И хуже всего то, что она вклинилась в нашу дружбу с Николаем. Чем все это кончится - не знаю. Ощущение такое, будто я попал в бурное течение реки, оно кружит меня, и я не знаю, к какому берегу прибьет.
По-моему, дружба и товарищество должны стоять выше чувства любви. Дружба - благородна, любовь - слепа и эгоистична. Хватит ли у нас с Николаем здравомыслия и мужества вынести испытания любви, которая валуном легла на пути нашей дружбы?
21 ноября
Вчера вечером писал стихи о Наде. Неожиданно в комнату вошел Николай. У меня было такое чувство неловкости, будто он застиг меня, как воришку, в своем доме. Я спрятал лист в книгу. Николай это заметил.
- Кропаем?
Я, кажется, покраснел, обида, как тиски, сжала сердце. Кто давал ему право издеваться над моими чувствами!
- Да, представь себе, кропаю стишата, - с вызовом ответил я, подчеркнув последние слова.
- Ты что-то давно не писал их, - сказал Николай, задумчиво глядя мне в глаза.
- Это мое личное дело, и отчитываться я ни перед кем не собираюсь.
Он хотел что-то сказать, но махнул рукой и лег на койку, положив ноги на спинку. Взял с тумбочки томик стихов Маяковского. После прогулки в лесу у него на тумбочке появились два томика - Маяковского и Лермонтова. Этих двух поэтов любила Надя. Николаю больше нравилась поэзия Маяковского.
- Вот это поэт! - часто восхищался он и читал вслух полюбившиеся ему строки.
Он успел даже заучить на память «Юбилейное», «Во весь голос». Поэзия Маяковского для Николая была открытием, и он восторгался каждой его меткой фразой.
Я заметил еще, что после прогулки в лесу Николай приуныл, стал задумчивым и раздражительным.
Как- то вечером мы занимались каждый своим делом: Николай читал, а я украдкой дописывал стихи.
- Вася! - вдруг окликнул Николай.
- Ну?
- Давай поговорим начистоту. Хватит нам в прятки играть.
- Не понимаю.
- Ты все понимаешь. Очень хорошо понимаешь. К чему лгать? - Он встал с кровати. По его голосу я понял, что предстоящий разговор не сулит нам ничего хорошего.
- Ну что ж, если у тебя есть о чем говорить, давай говорить, - равнодушно ответил я, досадуя на то, что он мешает мне закончить стихотворение.
- А тебе не о чем говорить со мной? - наши взгляды встретились. Я стойко выдержал его пристальный, изучающий взгляд. - Скажи, только честно, Надя тебе нравится?
Он снова заставил меня краснеть. Я вспыхнул, готовый послать его ко всем чертям. Что это еще за допрос? Какое ему дело до моих чувств?!
- Я давно знаю, что ты любишь ее.
- Ну и что ж из этого?
Он сунул руки в карманы и начал шагать по тесной комнате, то и дело натыкаясь на стол или стул. Меня всегда раздражает эта дурная его привычка. Маячит перед глазами, не дает сосредоточиться.