В институте Даша знала только учебу и ребенка.
На втором курсе ее внимание привлек молодой красивый доцент, по которому вздыхали украдкой многие однокурсницы. Во время лекций она часто ловила на себе его взгляд. И Даша подумала, что, кроме ребенка, лекций, учебников, существует огромный мир, полный радости и надежд.
Как- то доцент встретил Дашу на улице, когда она вечером возвращалась в общежитие из библиотеки. Это было весной. Над городом мигали звезды, пахло черемухой и молодой листвой. Почти до утра они ходили по улицам уснувшего города. Потом они встречались два-три раза в неделю, пока он не узнал, что у Даши есть ребенок. Его отношение к ней резко изменилось.
Были и другие, которым нравилась Даша. Но она не торопилась. И когда получила направление на работу в родной город, то не знала, что там живет и работает Николай. Ей казалось, что любовь к нему постепенно отгорела, с годами прошла боль души. Даша смотрела на мир глазами рассудительной женщины.
И вот снова встретилась с Николаем, и снова утрачено душевное равновесие, в голове сумятица мыслей. Она то уверяла себя, что после всего пережитого ненавидит его, и тут же ловила себя на том, что это не так. Видно, корни первой любви глубоко вросли и сердце. После встречи с Николаем Даша проснулась от долгого сна.
Знает ли Николай, что у него есть сын? Если бы он интересовался ее судьбой, он мог бы знать это Как он отнесется к своему сыну?
Даша узнала, что он не женат. И она невольно воспрянула духом, у нее снова пробудилась надежда. Но Николай не искал с нею встреч.
Надя, видимо, не знает об их прежних отношениях. Но не это беспокоило Дашу. Николай любит жену своего друга. По всему видно, что он не подозревает о существовании сына. И это, пожалуй, хорошо. Почему он спросил о Федине?
Грустно, тяжело было на душе у Даши. Сколько же можно жить затворницей? Стоит ли обольщать себя пустыми надеждами?
УЗЕЛ ЗАТЯГИВАЕТСЯ
Николай часто задумывался: вот он с товарищем сконструировал новую модель станка. Казалось бы, это надо приветствовать. На деле получается другое. Или у него, может быть, действительно неуживчивый характер? Сколько раз он давал себе слово молчать на собраниях. Разве ему больше всех нужно? Прав; Василий: жить, ладя со всеми, - спокойнее.
Как- то после работы Николай зашел в партком. В; эти часы тут было обычно много народу. Подождав, когда Ломакин останется один, Николай присел к его столу.
- Вы отослали в главк и министерство письма и протокол заседания парткома?
- Не успел. Только вчера вышел на работу, - ответил Ломакин. Помолчав, провел рукой по лысине. - Я хотел поговорить с тобой. Только говорить будем откровенно, - многозначительно предупредил Ломакин.
- Я это чувствовал, Павел Захарович. Поэтому и пришел к вам. - В голосе Николая Ломакин услышал душевную боль.
- На твое дело налип ком грязи.
Николай в недоумении посмотрел на Ломакина.
- Да, огромный ком грязи. Не оставили в покое и твоих родителей, и давнюю историю твоего исключения из института. Вот какие дела, Горбачев! - на лице Ломакина мелькнула горькая улыбка. Глаза его были задумчивы.
Николай сунул руки в карманы и нервно зашагал по комнате.
- Получается так: если человек хочет сделать что-то хорошее для Родины, у него обязательно должны спросить, а кто твои родители, чем они занимались до семнадцатого года? - сказал он.
Ломакин прихлопнул ладонью какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.
- Подожди, Горбачев. Давай спокойнее. Горячий же ты. Прав Тараненко, вы с Тороповым у кого-то в Москве отнимаете хлеб. Теперь и я убежден, что в главке есть твои недоброжелатели. Они-то и создали всю эту историю.
- Я теперь уже не сомневаюсь, что против меня действует в главке тот, который в институте сыграл со мной злую шутку. Это приятель Пышкина, сын заместителя министра Зимин. Мне надо ехать в Москву, - заявил Николай.
- Ну что ж, поезжай. Материал в главк и министерство я отправлю завтра же. Мой совет: не горячись, не теряй выдержку. В случае чего, звони мне. Можешь рассчитывать на поддержку нашей партийной организации, - сказал Ломакин.
- Спасибо, Павел Захарович.
Пышкину подвернулся удобный случай избавиться от очень беспокойного человека. Из министерства был получен приказ о сокращении пяти процентов административно-управленческого аппарата. Хотя этот приказ и не распространялся на Горбачева, но имел к нему некоторое отношение. Николай вот уже несколько месяцев работал в сборочном цехе на заштатной должности, которую проводили по заводоуправлению. Был заготовлен приказ об увольнении нескольких человек, в их числе значилась и фамилия Николая.
Когда на следующий день после разговора с Ломакиным Николай зашел в кабинет директора, Геннадий Трофимович с досадой подумал, что ему предстоит неприятное объяснение. Он считал, что Горбачев уже прослышал об увольнении. Сейчас Пышкину жаль было эту горячую голову. Обиды на него он не помнил. Николай поздоровался и протянул бумагу.
- Прошу дать мне трудовой отпуск, - сказал он. На душе Пышкина отлегло. Нет, не хотелось ему увольнять этого ершистого человека. Язык у него, как бритва, но руки золотые. Такой инженер нужен для производства.
- Почему в такое время? - спросил он, ловя себя на том, что неискренен с Горбачевым. На расстоянии он представлялся ему антипатичным, грубоватым, с неприятным лицом. Но вот он стоит перед ним простой, доверчивый, и даже по-детски добродушный «Что же мне делать с тобой, милый мой скандалист?» - думал Пышкин.
- Еду в Москву драться с работниками главка,- ответил Николай.
«Э, брат, я считал, что ты ерш, а у тебя львиные повадки», - подумал Пышкин.
- Ну, что ж, поезжай, добрый молодец. Наведи там порядок, - не без иронии сказал он.
- Посоветуйте, Геннадий Трофимович, к кому в главке можно обратиться за поддержкой.
- К кому обратиться? - спросил директор, перебирая в памяти работников главка - Пожалуй, к работнику отдела изобретений и рационализации Виктору Максимовичу Зимину. Его ты никак не минешь. Человек он там влиятельный.
Николаю вдруг стало душно, будто его схватили за горло.
- Спасибо, Геннадий Трофимович. Ваш приятель, кажется, и мой давний знакомый, - сказал Николай.
Пышкин улыбнулся своей добродушной веселой улыбкой.
- Тем лучше. Передавай ему привет.
- Хорошо. Я передам привет, - процедил сквозь зубы Николай, повернулся и быстро пошел к выходу, не простившись с директором.
«Ну и характер!» - думал Пышкин, глядя в спину Горбачеву.
В кабинет вошла секретарь с бумагами на подпись. Геннадий Трофимович открыл папку. Сверху лежал приказ об увольнении. Пробежал глазами столбик фамилий, отыскал в нем Горбачева и красным карандашом сделал против него пометку.
- Подождем, - сказал он секретарю.
«Чем черт не шутит, - думал Геннадий Трофимович. - Не оберешься потом хлопот. Может быть, все уладится».
На лице директора застыла жалкая улыбка пристыженного человека. «Эх, Пышкин, Пышкин, мелковатая у тебя душонка! Захотелось работать в тишине. Стареешь, что ли? На кого же ты поднимаешь руку? Человек и без того пережил много неприятностей, а ты задумал добить его. Плохо! Ай-ай, как плохо!»
Пышкин провел ладонью по лицу, будто снимал с него что-то липкое, неприятное. Тряхнул головой. «Стареешь, Пышкин, стареешь!»
Геннадий Трофимович закрыл папку, так и не подписав документов. Его потянуло в цехи. Не любил он сидеть в мягком кресле своего удобного кабинета, подписывать бумаги, принимать посетителей.
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
В Москве Николай не был несколько лет, и сейчас она оглушила его шумом, многолюдьем. В годы студенчества он любил шум и сутолоку улиц. Теперь же в Москве его сразу охватило чувство потерянности и одиночества. Было такое чувство, что он тут лишний, чужой для всех.