На Милехина покосился Черненко.
- В общем, вашу группу лихорадит по-прежнему. Мы пришли к вам разобраться, что же тут происходит. Думаю, общими усилиями наведем порядок в нашем комсомольском доме. Струков, как ты смотришь на всю эту канитель? Только говори прямо.
- Как я смотрю на эту канитель? Очень просто! Горбачева выгнали из института, но в нашей группе остались его приспешники: Торопов, Брусков, Рослякова. Они мстят Зимину за своего дружка. Вот и затеяли новую канитель, которая не стоит выеденного яйца, - сказал Струков.
- Кто дал тебе право оскорблять нас? Какие мы приспешники? - спросила Нюся.
- Я не оскорблял. Я сказал то, что есть, - буркнул Струков.
Я спросил у Милехина:
- О каком заявлении вы сказали?
- Заявление не очень красивое. Брусков обвиняет Зимина, касается таких сторон, что я не нахожу возможным придавать это гласности.
- А все-таки?
- Брусков в заявлении затрагивает интимные отношения Зимина и Воловиковой. Мы не можем вторгаться в эту сферу, - ответил Милехин.
Поднялся Брусков.
- Позвольте, с каких это пор безобразия комсомольцев принято считать запретной зоной? Зимин не мог простить Горбачеву критику на общем собрании, травил его, задирался, спровоцировал на драку. Исключение Горбачева из института я считаю расправой за критику.
- Ты говори, да не заговаривайся, - сердито заметил Милехин.
- Я отвечаю за свои слова. Горбачева исключили из института, а Зимин продолжает хамить. Груб с преподавателями, заносчив и дерзок с товарищами. Водит в ресторан студентов, спаивает их. Это что, товарищ Милехин, нормальное явление? Заявление я не стряпал. Это мой комсомольский долг.
Снова встал Струков.
- Вношу ясность в это дело. При чем Виктор, если Воловикова отдала предпочтение ему, а не Брускову?
Послышался смех.
- Ты не выгораживай своего дружка, - сказала гневно Нюся.
- А я не выгораживаю. Я говорю то, что есть.
- Сегодня перед началом лекций Зимин отвел меня в сторону и потребовал, чтобы я взял у Черненко свое заявление, пригрозил, если не сделаю этого, со мной будет то, что недавно произошло с Горбачевым, - сказал Брусков.
- Ложь! Докажи, что я говорил это! - крикнул Зимин.
- Свидетелей у меня нет.
- Значит, клевета!
- Ты и критику Горбачева свел к склоке. Это подтвердят все.
- Правильно! - раздались голоса.
Встала Нюся. Лицо ее пылало от возбуждения. Все, что наболело у нее на душе, она с негодованием обрушила на Зимина.
- Виктор прежде всего пошляк, - говорила она - Удивляюсь, как у Струкова и Милехина поворачиваются языки выгораживать его. Он распоясался, как купеческий сынок. Ошельмовал Горбачева. Заморочил голову Маше. А теперь принялся за Брускова. Товарищи комсомольцы, что же это творится? Где же комсомольская этика? Где справедливость? До каких пор мы будем мириться с этим произволом?
- Ложь! Клевета! - шумел Зимин, пристукивая ладонью по столу с явным намерением сбить Рослякову с толку.
В заключение она потребовала, чтобы Виктора выгнать не только из комсомола, но из института.
Я выступал последним. Мне хотелось показать комсомольцам подлинное лицо Зимина, разоблачить его. Но я очень волновался, поэтому выступление мое получилось скомканным и не очень убедительным.
Большинство комсомольцев поддержали Брускова. Милехин в своей речи осторожно пытался выгородить Зимина. Черненко дал ему отпор. Он сказал, что о поведении Зимина информирован уже райком комсомола и там посоветовали его поведение обсудить на общеинститутском собрании. Тогда Милехин, желая отвести удар от Зимина, предложил ограничиться этим разговором. Его не поддержали.
- Да, страсти разгораются, - сказал он. - Ну, Зимин, что ты скажешь на это?
- Вранье! Это продолжение склоки, затеянной Горбачевым.
- Что ж, придется разговор о тебе продолжить в комитете, - вздохнул Милехин.
22 декабря
Сегодня Маша была на занятиях. Она как-то изменилась за эти дни. В глазах ее беспокойство и смущение. Тайком она поглядывала на Виктора, который держится независимо
С Нюсей Маша не разговаривает. Девушки смотрят на нее одни сочувственно, другие с усмешкой. Она ничего не хочет замечать.
Маша как- то сразу померкла в моих глазах, я теперь не нахожу ее красивой. Это наводит меня на размышление - в чем же заключается истинная красота? Черты лица Маши, ее глаза - те же, но все поблекло, потеряло свою прелесть. И я прихожу к мысли, что настоящая красота человека одухотворена внутренним светом.
26 декабря
Сегодня на комитете комсомола разбирали заявление Брускова. Рассказывают, что на этот раз даже Милехин ополчился против Зимина. Он первый потребовал, чтобы тому вынесли строгий выговор. Для меня непонятно: думает Жора этим укрепить свои позиции, поправить покачнувшийся авторитет или понял свою оплошность? Человек он неглупый, должен понять, где черное, где белое.
Все дело испортила Маша. Ее пригласили на заседание комитета, познакомили с заявлением Брускова. Она сказала, что любит Виктора и не намерена никому отдавать отчет в своих личных делах. Брускова при всех обозвали кляузником.
Виктору записали выговор. А с него это как с гуся вода. Он по-прежнему весел и доволен.
Мне кажется, что Виктор теперь ухаживает за Машей скорее по обязанности. А она и этому рада. Эх, Маша, Маша! Посмотрела бы ты на себя со стороны. Не представляю, что будет с нею, когда начнутся экзамены. Мне кажется, что она ни разу не подумала об этом. Во время лекций пишет записки и передает их Виктору. Ей трудно понять, что она ему уже в тягость
У Маши нет ни капельки женского самолюбия, и это унижает ее в наших глазах. На нее порой неприятно смотреть. Маша похудела и подурнела, в глазах тоска. Она вдруг обрезала свои косы и сделала завивку Это делает ее смешной. Начала красить губы. И все это для того, чтобы понравиться Виктору. Мне ее жаль.
А Володя! Он переживает. Нет, не хотел бы я очутиться на его месте. Какой-то замкнутый круг: он любит ее, она любит другого, а тому в тягость ее любовь…
27 декабря
По коридору навстречу мне шел Жора Милехин.
Поравнялись. Он улыбнулся и кивнул головой. - Здорово, Торопов! Я прошел мимо, сделал вид, что не заметил его.
Мне показалось странным, что он первым поздоровался. Слышу, кто-то сзади взял меня за локоть.
- Ты чего же не здороваешься?
Я пожал плечами, не зная, что ответить ему.
- Обиделся?
- Зачем спрашивать об этом?
- Понимаю. - Он помолчал. - Где Горбачев?
Я настороженно посмотрел ему в глаза. Во мне вскипели старые обиды.
- Вам мало того, что человека ни за что выгнали из института, пытались исключить из комсомола?
- Напрасно ты обо мне такого мнения.
- Разрешите мне быть откровенным?
- Пожалуйста.
- Раньше я был о вас лучшего мнения, но после истории с Горбачевым, честно скажу…
- Разочаровался? - опередил меня Жора.
- Да, разочаровался. Вы жестоко обошлись с честным человеком, а поддержали того, кого не следовало бы поддерживать.
Милехин как-то растерянно посмотрел на меня.
- Ты прав, Торопов. С Горбачевым мы все наломали дров. Доверились твоим же однокурсникам.
- Зимину?
- Не только Зимину. - Он снова помолчал и неожиданно спросил: - У тебя есть адрес Горбачева?
- Нет.
- Он парень цепкий. Ты разыщи его адрес и дай мне. Я сам напишу ему. Что ж, ошиблись, будем исправлять ошибки…
Весь день я хожу под впечатлением этого разговора. Мне кажется, что Жора говорил искренне. Но почему? И где искать Николая?