Выходил Добрыня на широкий двор,
Садился Добрыня на добра коня,
Отъезжал Добрыня во чисто поле.
Раздернул шатер белополотняный,
Да спал он долог день до вечера,
А темную ночь да до бела́ свету.
Поутру ставает он ранешенько,
Садился Добрыня на добра коня,
Приезжал Добрыня в славный Галич-град,
Становился в церкви нищею каликою.
Перва́ толпа прошла метельщиков,
Друга толпа прошла лопатников,
Третья толпа прошла подстельщиков,
Расстилают сукна багрецовые,
Идут как тутова три женщины,
Несут подзонтик-от подсолнечный.
Заходил Добрынюшка на супротивочку,
Говорил Добрыня таково слово:
«Да ты здравствуй, Дюкова ты матушка!
Послал вам Дюк по челомби́тьицу,
И всем по поклону вам поставити».
Говорила Дюкова-то матушка:
«Да ты здравствуй, удалый добрый молодец!
Ты коей земли, да ты коей орды,
Коего отца да чьей матери?»
Говорил Добрыня таково слово:
«Я из славного города из Киева,
Молодой Добрынюшка Микитинич».
Отстояли соборную обеденку,
Пошли они как да из божьей церкви,
Говорил Добрыня таково слово:
«Да ты ай, Дюкова ты матушка!
Послал-то Дюк да сын Степанович
Своего именьица описывать».
Дак тут-то Дюкова-та матушка
Завела во клетку во сапожную,
Не мог Добрыня сапогов пере́считать,
Не то что пере́считать, глазами пере́глядеть,
А и всё сапоги да не держамые.
Завела во клетку во седельнюю,
Не мог Добрыня седел-то пере́считать,
Не то что пере́считать, глазами-то пере́глядеть,
Да всё эти седла не держамые,
А кажно седло стоит пятьсот рублей.
Завела в конюшню во стоялую,
Не мог Добрыня жеребцов-то он пере́считать,
Не то что пере́считать, глазами пере́глядеть.
Никако́му жеребцу дак он цены не знат.
Завела во погреб сорока́ сажен.
Не мог-то бочек он пере́считать,
Не то что пере́считать, глазами-то пере́глядеть,
Да полные бочки красна золота,
А всё это злато не держамое.
Тут Добрыня пораздумался,
Списал он грамоту посольную:
«Владимир ты князь да стольнокиевский!
Пошли-ко бумаги сюда три воза
А пошли сюда да тридцать писчиков,
Не описать именья будет в три́ года,
Во тех межах будет числа́ не дать».
Выпущали Дюка тут из погреба,
Да и тут Дюк с Чурилой прирасхвастались,
Ударили да о велик заклад,
О велик заклад да о пятьсот рублей, —
Щапить-басить да им по три года,
На каждый день да платья сменные,
Поручились по Чурилушке всем Киевом,
Никто по Дюку не ручается.
А и то ли Дюку за бедно́ стало.
Выходил-то Дюк да на царев кабак,
А и брал он три бочки зелена́ вина,
Говорил-то Дюк да таково слово:
«А и ай, вы голи кабацкие!
Да и пейте вино да вы безденежно,
Ручайтесь по Дюке по Степанове».
Тут-то голи поручилися.
И они стали щапить-басить по три́ года,
Прощапили-пробасили они три́ года,
Пошли в остатнии к христовскии заутрене.
Снаряжают Чурилушку всем Киевом.
Обувал сапожки он зелен сафьян,
Да нос-от шилом и пята востра,
С носу к пяте хоть яйцо кати.
И надевал кафтан он с прозументами,
А да пуговки были вольячные,
А лит-то волья́г да красна золота,
По тому ли яблоку по любскому,
А петельки да из семи шелков,
Накладал шляпу с полимажами.
Пошел Чурила во божью церковь,
Все Чуриле поклоняются.
Один-то Дюк да снаряжается,
Обувал он лапти из семи шелков:
Такие были лапти востроносые,
Что ведь нос-от шилом и пята востра,
С носу к пяте хоть яйцо кати;
Во те во носы во лапо́тные,
Вплетано по камешку по яхонту,
По яхонту по самоцветному,
Пекут лучи да солнопечные,
Не ради красы-басы да молодецкие,
А ради поездки богатырские,
Чтобы днем и ночью видно ехати.
Надел Дюк шубу соболиную,
Под до́рогим под зе́леным под зна́метом.
А пуговки были вольячные,
А лит-то вольяг да красна золота,
Петельки да из семи шелков,
Да и в пуговках были левы́-звери,
А в петельках были люты́ змеи.
Накладывал он шляпу семигранчату,
Пошел-то Дюк да во божью церковь.
Зарыкали у Дюка тут левы́-звери,
Засвистали у Дюка тут люты́ змеи,
Да все тут в Киеве заслушались,
А все тут-то Дюку поклонилися.
«Спасибо ты, Дюк да сын Степанович!
Перещапил Чурилушку ты Пленкова».
Отстояли христовскую заутреню,
Пошли как они да из божьей церкви,
Да отобрал Дюк с Чурилы тут велик заклад,
Велик заклад да ведь пятьсот рублей.
«Да а й ты, Чурило сухоногое!
Сухоногое Чурило, грабоногое!
Баси ты, Чурило, перед бабами,
Перед бабами да перед девками,
А й с нами с молодцами ты и в кон нейди».
Говорил Чурила таково слово:
«Молодой ты, боярский Дюк Степанович!
Ударим с тобой мы о велик заклад,
О велик заклад да о пятьсот рублей —
Скакать-то нам да на добрых конях,
Через ту ли скакать через Пучай-реку».
А Пучай-река да ровно три версты.
Поручились по Чурилушке всем Киевом,
А никто-то по Дюке не ручается.
Да голям-то боле не поверили,
А и то ли Дюку за бедно́ стало:
Выходил-то Дюк да на широкий двор,
Стрелял он стрелочки каленые,
Ко стрелам ярлычки припечатывал.