Сряжается Добрыня во чисто́ полё,
Уздает-седлает коня доброго,
Да скоро садится на добра коня,
И едет Добрыня во чисто поле,
По тем по дорогам по широ́киим
Метал ярлыки да скоры грамотки.
Соезжалися богатыри во Киев-град,
Да тридцать три ровно бога́тыря,
Ко ласкову князю на почестен пир.
Пир-от идет да о полу́пиру,
Стол-от идет да о полу́стола,
Князь-от Владимир да о полу́хмеля,
День-от идет у нас ко вечеру,
Да солнышко катится ко западу,
Княженецкая радость в полурадости.
Говорил Иван сударь Горденович:
«Ты солнышко батюшко Владимир-князь,
Ты откатывай бочки-сороковочки,
А сорок нам бочек зелена́ вина,
Двадцать нам бочек пива пьяного,
Сорок нам возов да харчу хлебного,
Давай мне товару на сорок тысячей,
Заплачу тебе, сударь, деньги полные».
На то же Владимир не ослышался:
Откатывал бочки-сороковочки,
Сорок-то бочек да зелена́ вина,
Двадцать бочек пива пьяного,
Сорок возов да харчу хлебного,
Давал же товару на сорок тысячей.
И стали молодцы да нонь сряжатися,
Скоре того да сподоблятися:
Во-первых, стар казак Илья Муромец
Со своим же он да со десяточком,
Во-вторых, Самсон сын Колыбанович
Со своим же он да со десяточком,
В-третьих, Борис сударь Горденович
Со своим же он да со десяточком,
Уздают-седлают коней добрыих
Да скоро скачут на добрых коней.
Не видали молодцев, когда на конь сели,
Да видят там — в поле курева стоит,
Скопоти́ли пески мелки сыпучие.
Скоре поется да скоре́ скажется,
Да много-то времени минуется. —
Подъезжали под славный под Чернигов-град,
Становились они на зелены́ луга,
Разоставили шатры белополотняны
От Чернигова-града за двенадцать верст,
Стали пировать да столовати же,
Стали они да думу думати:
«Кому из нас идти во Чернигов-град?
Кому же идти их нас свататься?
Послать нам Алешеньку Поповича,
Второго — Добрынюшку Микитича, —
Умеют они да честь воздать,
Честь воздать и слово вымолвить».
На то молодцы не ослышались.
Поехал Добрынюшка Микитич млад,
Другой — Алешенька Попович млад.
Едут во славен во Чернигов-град,
Ко городу едут не дорогою,
Они в город заезжают не воротами,
Скачут через стену городовую
Ко тем палатам княженецкиим,
Ко тому ко крыльцу ко прекрасному.
Скачут скоро со добрых коней
Да вяжут своих коней добрыих
Ко тому столбу да ко дубовому
За то же колечико серебряно.
Заходят они на красно́ крыльцо,
Проходят они да во новы́ сени,
Из новых сеней в гриню во столовою,
А молятся они да господу богу,
Они крест кла́дут да по-писаному,
Поклон ведут да по-ученому,
Да кланяются на все четыре стороны:
«Здравствуешь, князь Федор Черниговский!» —
«Проходите, удалы добры молодцы!
Куда идите́ да куда правитесь?» —
«Идем о доброем о деле, о сватовстве
На твоей на любимой на дочери,
На душке Маринке Белой лебеди,
На той Маремьяне на прекрасноей,
За того же за Ивана за Горденова».
Говорит им князь Федор Черниговский:
«Не Иван-то поставил еще пленочку,
Не Горденову попала в пленку уточка,
Поставил пленку Васенька Окулович,
Да Васеньке попала в пленку уточка.
Васенька Окулович весьма велик:
Промежду плечми его коса сажень,
Промежду глазми его целый аршин,
Ноги его — будто кичижища,
Руки его — как сильны граблища,
Очи его — как пивны чашища,
Уши его — как царски блюдища,
Голова у него будто пивной котел,
Да тот же котел сорока ведер».
Говорил-то Добрыня, не упадывал:
«Ты ой еси, князь Федор Черниговский!
Ты тем-то нас нынь не устра́шивай,
Самих же нас здесь тридцать бога́тырей,
Сильных русских храбрых воинов.
Ты честью нам дашь, дак возьмем с радостью,
Ты честью не дашь, мы возьмем не́честью».
Пошел-то князь Федор Черниговский
Ко своей ко дочери любимоей:
«Ты душка Маринка Лебедь белая!
Идешь ли за Ивана за Горденова?» —
«Не Иван-де поставил еще пленочку,
Не Горденову попала в пленку уточка».
А и тут-то князь Федор осержается,
Хватил-то свою да саблю вострую:
«Ссеку я тебе по плеч голову, —
Нейдешь за Ивана за Горденова?» —
«Уж ты ой еси, батюшко родимый мой!
Я не еду тепериче на их конях,
Суряди же ты мне да своего коня».
Сурядили же ее да ворона коня,
Выходила Маремьяна дочь прекрасная,
Садилась она на ворона коня,
Поехала она да на зелены́ луга
Ко тем ко шатрам белополотняным.