А случилося ноченьки во втором часу,
Соходила тут княгинюшка Опраксея
Со той же со печки со муравленой
А на ту же на кроваточку тесовую,
На ту же на перину да на пуховую,
Под то же одеяло да черна соболя,
А на маленьки подушечки тяжелые.
Накинула на Михайлушка ручку правую,
Накинула на Михайлушка ножку правую,
Прижала она Михайлушка к ретиву сердцу:
«Уж ты ой еси, Михайлушко сын Михайлович!
Ты влюбись в меня в княгинюшку в Опраксею,
Ты останься от калик да перехожиих,
А наймись ко Владимиру во служеньице,
Уж как станем с тобой да за едино жить,
За едино станем жить, станем любовь творить,
Золота тебе казна будет не закрытая».
Говорил тут Михайлушко сын Михайлович:
«Ты поди-ко прочь, княгинюшка Опраксея!
У нас кладена заповедь великая,
А великая заповедь тяжелая:
Еще кто из нас, братцы, заворуется,
Еще кто из нас, братцы, заплутуется,
Кто из нас, братцы, да за блудом пойдет, —
Нам судить такового чтобы своим судом,
Не ходить ни к царям да ни к царевичам,
Не ходить ни к королям, ни к королевичам;
Нам копать во сыру землю по поясу,
А речист язык да тянуть теменем,
Уж как очи-те ясны да всё косицами,
Ретиво сердечушко промежду́ плечми,
А оставить казненого на чистом поле».
А й осердилася княгинюшка Опраксея,
А ушла она на печку на муравлену.
А случилось ноченьки да во третьем часу,
Соходила со печки да со муравленой
(А заспал Михайло да богатырским сном)
И брала она братынечку серебряну,
Из которой братыни да князь с приезду пьет,
И брала его да всё ведь сумочку,
Расшила-расстегала дак все по-старому,
И клала ему братынечку серебряну,
И зашила-застегала да все по-старому.
Наутро калики да пробуждаются,
Свежей водой ключевой умываются,
Тонкой длинной шириночкой утираются
И во свое платье дорожное снаряжаются.
Поблагодарили тут княгинюшку Опраксею
И пошли они калики да во чисто поле.
А во ту ли порочку, во то время
Приезжает из чиста поля Владимир-князь,
Заезжает Владимир на широкий двор
И спрашивает княгинюшку Опраксею:
«Уж ты ой еси, княгиня моя Опраксея!
Уж как где моя братынечка серебряна,
Из которой братыни я с приезду пью?»
Говорила ему княгинюшка Опраксея:
«Уж ты ой еси, Владимир стольнокиевский!
Ночевали у нас калики перехожие,
А украли братынечку серебряну,
Из которой братынечки с приезду пьешь».
А кому ли была служебка надмечена,
А Олешеньке служебка была явлена:
«Поезжай-ко-ся, Олеша, во чисто поле,
Настиги-ко калик да на чистом поле,
Отбери у них братынечку серебряну».
Пошел Олеша на конюшен двор,
Выбирал он себе да коничка доброго,
Седлал он, уздал да коня доброго,
Подстегивал двенадцать тугих по́дпругов,
А тринадцату тянул через хребетну кость,
А не для-ради басы, да ради крепости, —
Не оставил бы добрый конь в чистом поле.
Не видели поездки богатырскои,
Только видели: в чистом поле курева́ стоит,
Курева ли стоит да дым столбом валит,
Из ушей, из ноздрей да пламя огненно.
Уж как выехал на шоломя окатисто,
Глядел-смотрел в трубочку подзорную
На все на четыре да дальные стороны
И увидел калик да на чистом поле.
Зазычал-закричал да громким голосом:
«Уж вы ой еси, калики перехожие,
Перехожие калики, переброжие!
Ночевали вы во городе во Киеве
А у ласкового у князя у Владимира, —
Украли вы братынечку серебряну,
Из которой братыни князь с приезду пьет!»
Уж как тут-то каликам за беду стало,
За великую досаду показалося:
Подождали Олешу да близко-по́близку
А схватили Олешу со добра коня,
И Олешеньке штанишечки приобтыкали,
И нахлопали жопенку сколько надобно,
И посадили Олешу на добра коня,
И привязали Олешеньку ко стременам.
Как едва-едва Олеша на коне сидит,
А идет ли конь ступью бродовою.
Выходил Владимир на высок балхон,
Смотрел он, глядел в трубку подзорную,
Увидал ли Олешу на чистом поле:
Уж как едет Олешенька не по-старому,
Не по-старому едет, не по-прежнему,
А едва-едва Олеша на коне сидит,
А идет коничек ступью бродовою.
Подъезжает к палатам княженецкиим,
Ко тому ли Олеша да ко красну́ крыльцу.
Выходил Владимир на красно́ крыльцо:
«Уж ты ой еси, Олешенька Попович млад!
Уж как что же ты едешь не по-старому,
Не по-старому едешь да не по-прежнему,
А идет ли коничек ступью бродовою?» —
«Уж ты батюшко Владимир стольнокиевский!
Уж я выехал Олеша на чисто поле,
Увидал я калик да на чистом поле,
Зазычал-закричал я громким голосом:
«Уж вы ой еси, калики да перехожие!
Ночевали вы во городе во Киеве
А у ласкова у князя у Владимира, —
Вы украли братынечку серебряну,
Из которой братыни князь с приезду пьет».
Подождали они да близко-по́близку,
А схватали меня Олешу со добра коня
И Олешеньки штанишки приобтыкали,
И нахлопали жопенку сколько надобно.
Посадили меня Олешу на добра коня,
Привязали Олешеньку ко стременам.
Я едва-едва Олеша на коне сижу,
А идет конь ступью бродовою».