Еще брали-то Михайлушка за белы руки, —
Да под правую руку двадцать па́лачей
Да под левую руку двадцать па́лачей.
Повели же Михайлушка во чисто поле
Да ко той же ко плашечке кровавыи
Рубить-то у Михайла да буйну голову.
Еще тут Михайло да возмо́лился:
«Уж ты Спас да многомилостив,
Пресвятая мати божья Богородица!
Еще вы́дал меня, господи, нонече
Да татарам поганым на пору́ганье,
На поруганье татарам, на изги́ленье.
Я стоял за веру православную,
Я стоял-то за красен Киев-град,
Да за те же я за церкви за божие,
Да за те же я монастыри спасеные,
За тех же я стоял за благочестивых вдов».
Еще тут-то у Михайла силы прибыло
Еще вдвое ли втрое, ли впятеро, —
И лопнули опутинки шелковые.
Правой рукой махнул наш Михайлушко, —
Он отшиб от себя да двадцать па́лачей,
Он убил их всех да до единого;
Левой рукой махнул наш Михайлушко, —
Он отшиб от себя да двадцать па́лачей,
Он убил их всех да до единого.
Он схватил тут татарища великого,
Он схватил как татарища за ноги,
Еще стал он татарином помахивать,
Еще сам ему да приговаривал:
«Татарско-то жилье крепко, не со́рвется».
Он куда им махнет, дак сделат улицу,
А назад махнет — дак с переулками.
Услыхал ведь в чистом поле добрый конь,
Прибегал он к Михайлу скоро-на́скоро,
Да поспел он к нему нонче на́время.
Он легко-скоро скакал да на добра коня,
Брал он тут да саблю вострую,
Еще брал он палицу боёвую.
Как стал он по силе все поезживать, —
Он правой рукой махнет, — дак сделат улицей,
Он назад отмахнет, — сделат с переулками;
Да прибил он силушку неверную.
Воспроговорил конь да русским я́зыком:
«Уж ты ой еси, Михайло сын Данилович!
Уж ты съезди-ко да ко быстро́й реке,
Ты размой у меня да очи ясные:
Запечатало их кровью горячею».
Поехал наш Михайло да ко быстро́й реке,
Разъехался в калику перехожую:
Ходит он во платьице во черноем,
Во черноём платьице во мона́шеском,
Перерывает он трупы человечески,
Перерывает он да своим посохом.
Говорил ему Михайло да таково слово:
«Нельзя ходить во платьице в монашеском
Да нельзя ходить топере во чистом поле,
Да во трупах-то во человеческих.
Тебе надо бы богу все молитися
Да молиться богу в своей келейке, —
Да при старости-то надо душу спасти».
Говорил ему Данило таково слово:
«Уж ты ой еси, мальчишко да молодой свистун!
Я хвачу тебя да своим посохом,
Перерву я тебя с конем на́двоё».
Соходил тут Михайлушко со добра коня,
Падал он Данилу да во резвы ноги,
Еще сам говорил да таковы речи:
«Ты прости-ко меня да виноватого
За те же за речи все за глупые».
Еще сели они да на добра́ коня,
Поехали они да ко быстро́й реке
Да розмыли они у коня очи ясные.
Свез Михайло батюшка в три мона́стыря
Да во ту же во келейку во спасеную.
Да поехал тут Михайло на широкий двор
Ко тому же ко князю ко Владимиру.
Встречал князь Михайла все на радости,
Говорил тут Владимир таково слово:
«Уж ты ой еси, Михайло сын Данилович!
Ты ведь съездил да во чисто поле,
Сослужил ты служебку великую,
Да великую служебку тяжелую.
Да бери-ко ты, Михайло, что те надобно,
Ты бери себе нонь злато-серебро».
Говорил-то Михайло таково слово:
«Уж ты батюшка Владимир стольнокиевский!
Да нешто ведь нонче да не надобно:
Я служил-то за веру крещеную,
За крещеную за веру православную,
Я за тот стоял за красен Киев-град,
Да за те же монастыри спасеные».